Ночь на площади искусств - Виктор Шепило Страница 62

Они сели напротив друг друга. Ткаллеру было трудно смотреть в карие глаза визитера — то прыгающие, то застывающие на месте. Вдобавок от гостя исходил какой-то мятный запах.

— Значит, марши исполняться не будут, — с утвердительной интонацией произнес гость.

— Вас что, майор Ризенкампф прислал?

— Я действительно знаю майора Ризенкампфа. Но меня никто к вам не посылал. Я сам — заинтересованное лицо. Я режиссер массовых зрелищ. И скажу вам откровенно: какую возможность вы упустили! Открыть зал маршами — какое испытание было бы для слушателей! Испытание голодом, деньгами, славой и даже властью кое-кто выдерживает — но музыкой! Музыкой!! Это вряд ли кому под силу.

— Отчего же? Ну, сыграли бы мы с небольшим антрактом два марша. На первом восторженно просияли бы, на втором — печально вздохнули. Не больше.

— Удивительно, как вы все скучно мыслите. Тут такую драматургию можно выстроить! Калигула вздрогнет! — разволновался посетитель в твиде, — Вот, например, утром объявят, что в программе произведения Мендельсона и Шопена. Произведения столь известные, что незачем их и называть. Публика бы пошла — тут есть элемент интриги. Заметьте, люди любят интриговать и быть заинтригованными. И вот — открытие зала: фраки, смокинги, дамские вечерние туалеты, комплименты, улыбки, догадки и прочая суета и чепуха. Уселись. Люстры сияют, оркестр на месте, грациозно, под аплодисменты, вышел дирижер и… начался фейерверк первого отделения.

Фанфары, скрипичные пассажи, гул литавр и звон медных тарелок! У каждого перед глазами своя картина, но в общем примерно одно и то же: молодость, хрупкая обаятельная невеста, симпатичный жених, счастливые родители, добросердечные родственники. Исполняется Свадебный марш с таким блеском и подъемом, что восторженная публика рукоплещет и оркестр вынужден повторить исполнение. Теперь уж в дело пускается иллюминация — море ярких красок в зале и на лицах усиливает впечатление, порой кажется, что архангелы играют в трубы. Вот оно — истинное начало полновесной жизни! А надежд сколько таит этот марш! Надежд! Рукоплескания не утихают.

Публика встает, оркестр тоже, и тут сюрприз: в проходе появляется несколько новобрачных пар. Они идут вдоль зала, а оркестр играет марш в третий раз. Публика в слезах восторга. А молодые? Как они очаровательно счастливы! Они едва касаются пола, они парят в этой симфонии счастья, радости и благодати! Мендельсон почувствовал и передал настроение совершенно верно. Публика покорена, она уже не черствая, она готова откликаться и музыке и всему, что происходит в жизни. Восторг!

Делается маленький антракт. В это время на сцене перед оркестром устанавливают рояль. Звонок, другой. Все рассаживаются. Обмениваются предположениями: если рояль на сцене, то, верно, будет исполняться один из концертов для фортепиано с оркестром Шопена. И вот оркестр на месте. Медленно и, я бы сказал, настораживающе медленно, выходит пианист. Он садится к роялю и долго не начинает, как бы чего-то выжидая. У возбужденной публики в ушах все еще продолжают звучать свадебные фанфары. Наконец она утихомиривается, но пианист по-прежнему неподвижен. Свет в зале меркнет, на окна опускаются тяжелые мрачные шторы. По всему залу распространяется подсознательная тревога: что это, зачем? И вот, когда тишина уже готова взорваться, пианист берет негромкие траурные шопеновские аккорды. Зал вначале испытывает даже облегчение. Ну, наконец-то хоть какие-то звуки. Тяжелой поступью басов марш постепенно набирает полновесное звучание, затем все идет на спад. После окончания прием довольно скромный. Пианист кланяется, и тут же ему на смену выходит органист. Марш звучит в органном исполнении.

— Орган недостаточно отлажен, — позволил себе напомнить Ткаллер.

— Уверяю вас, орган будет звучать великолепно. Вот тут уже можно зал подсветить — высветить один угол, куда невольно втягивает траурная мелодия. Как ты ни сопротивляйся, траурная тема тебя не отпускает. Ты у нее в плену. Мрачно на душе после органного исполнения. И чтобы рассеять этот мрак, эту же мелодию начинает выводить струнный камерный оркестр, а подпевать им выйдет капелла мальчиков — славненьких таких красавчиков, с бантиками. Особенно трогательно выйдет у них средняя мажорная часть — светлая, ясная, обнадеживающая. Но это еще более удручает слушателей — ведь деток тоже притягивает загробный мир. Деток особенно жаль. Думаю, петь они должны в беленьких воротничках, но совершенно черных рубашечках.

— Довольно! — вырвалось у Ткаллера. — Кроме того, что вы циник, вы еще и…

— Тише, тише… — приложил палец к губам посетитель. — Это еще не все. Далеко не все, уважаемый. После мальчиков снова контраст: медная группа симфонического. А мальчики берут маленький гробик и несут его на цыпочках через весь зал. Тут уже в публике кое-кто не выдерживает, уходит с этакого концертика. А наиболее стойким — еще сюрпризик. Марш Шопена играет большой симфонический оркестр. Из боковых дверей выходят служащие погребальной конторы и несут гробы через весь зал. Ставят их, открывают и… прошу заметить, приглашают желающих лечь. Ну, не навсегда, не навсегда, а только примериться, попробовать: уютно ли, не будет ли поджимать? Тут уже много слабонервного народа покинет зал. И вот, когда они будут уходить стадом, дать последнее исполнение Траурного марша си бемоль минор Фридерика Шопена. В этом исполнении предлагается участвовать всем. На сцене пианист, органист, симфонический оркестр и сводный хор. Где-то с середины исполнения дать ослепительный свет. Дирижер поворачивается к слушателям, взмах руками — и звучат стены! С хором должны вступить слушатели. Отпевание самих себя! Это колоссально! Вот, господин Ткаллер, какую возможность вы упустили.

— Какая жуть! — вытирал холодный пот Ткаллер, — Мне и в голову бы не пришло. Вы, безусловно, талантливый режиссер. С фантазией…

— Вот это и было бы настоящим испытанием, — ответил твидовый гость, — А какой был бы резонанс! Вот реклама, так реклама! Ради этого стоило и конкурс устроить. Компьютер «Кондзё» вычислил все верно. Я что? Просто исполнитель.

— Но люди не заслужили такого страшного испытания.

— Люди не заслужили? — удивился необычный гость.

— По крайней мере, люди нашего города.

— Нет такого наказания, которого бы не заслужили люди. Как ваш Мэр называет город? Вечного спокойствия? Вашему городу нужна встряска! Да, может быть, чтобы существование в этом стоячем болотце сделалось настоящей жизнью, жителей нужно было удостоить подлинного переживания? Или напомаженная публика будет пребывать в очаровательном тумане Восьмой симфонии Шуберта и безудержном ликовании бетховенской Оды к радости. Да здравствует! Да процветает! Хотя в реальной жизни ничего не здравствует и уж тем более не процветает.

Вы послушали свою жену и сделались преступником. Познав истину, вы испугались и отвернулись от нее. Вы должны решиться…

— Но… все уже сделано, — развел руками директор зала.

— В ваших силах это «все» исправить.

Ткаллер посмотрел на часы:

— Извините, мне пора.

— Смею надеяться, о нашей беседе — никому. И напоминаю, господин Ткаллер, у вас еще будет время подумать и принять решение.