Волчья тропа - Даха Тараторина Страница 62

Я кинула тревожно обернулась к мужу. Поймёт ли? Зная, что в Городище нас ждёт не спасение от старых преследователей, а, разве что, приобретение новых, я вдруг очень захотела выбрать другую дорогу. Серый, конечно, меня понял. Но отрицательно покачал головой. Далась ему эта столица? Если он говорит правду и в Городище не осталось ни родных ни друзей, зачем же туда так стремиться?

— А что, бабушка, — поинтересовался он, — слухи-то о «неугодных» есть? Появлялся кто?

Догада залилась почти детским смехом:

— Что ты, милый! Нам разве кто скажет? Может, и находили их. А может и нет. Слухов много, а толку… Этих молодцев сыскать непросто. А кто сыскал, уже навряд расскажет. Но городничий строгий. Ни людей, ни денег не жалеет.

— И чего он так окрысился? — удивилась я.

— А кто его знает, — беспечно махнула рукой собеседница, — мир слухами полнится. Иные говорят, зависть взяла — силу чужую почуял. Другие верят, что он и правда горожан от нечисти поганой защищает. Может, и вовсе мстит за что. Сам Любор говорит, в двоедушников вовсе верить не след, сказки это всё. Уму-разуму нас учит. А я вот что скажу. Кабы не оборотни, бесчестья бы наша семья хлебнула. Дочка моя, красивая девка, по молодости да глупости с подружками загуляла допоздна. Ну и нарвалась на лихого человека. Уж не скажу, на кого, но ходил тогда в городе один известный плут. Закон ему был не писан. Там бы он её и… Да подоспела подмога. Девку непутёвую отбили, домой привели. Потом, говорят, и плуту тому отплатили за всех обиженных. Я век волкам благодарна буду, да долг отдать нечем. Разве доброму человеку помогу иногда.

Старушка широко искренне улыбнулась.

Я слушала, открыв рот. Община? Городничий, выслеживающий двоедушников? Либо бабка совсем с глузду двинулась, либо Серый рассказал мне очень малую часть своего детства.

Наша спасительница вдруг всхлипнула, расцеловала Серого и меня в щёки:

— Идите, детоньки. Благослови вас Велес Господин Путей[i]! — и резво потопала к дороге. Светлый платок нет-нет да мелькал между деревьями.

Я повернула к мужу ошеломлённое лицо:

— Ты ничего не хочешь мне рассказать?

Серый покаянно опустил голову, глубоко вздохнул:

— Ты права. Последнюю ватрушку действительно урвал я.

Иногда мне кажется, что я совсем его не знаю. Я уверена, он любит меня, так же, как уверена, что отдам за него собственную жизнь. И как бы тяжело не было сбивать сапоги на очередной неизвестной дороге, устало плестись сквозь липкий кисель жаркого дня под палящим солнцем или напряжённо ожидать нападения врага из-за каждого поворота, я бы не изменила ни одного своего решения.

Я хочу, чтобы он был счастлив. И если ради этого мне придётся стать чуточку грустнее самой, что ж, так тому и быть.

Но иногда мне кажется, что я отдаю свою жизнь незнакомому человеку. Я доверяю мужу. И знаю, что он расскажет мне всё, что мне нужно знать. Но теперь этого слишком мало.

Надоело по крупинкам собирать историю его жизни. Надоело гадать, что он чувствует, выслушивать очередную шутку в ответ на прямой вопрос.

Любимец в большой семье, вынужденный покинуть дом.

Кем были его родные? Почему новый городничий охотится на таких, как он? Что заставило их бежать? Где его мать? Что случилось с отцом?

Мальчишка, рождённый волчонком, скрывающий вторую личину, селится у тётки в отдалённой деревне.

Как он стал оборотнем? Много ли таких, как он? Есть ли причины их бояться?

Взрослый мужчина, никогда не собиравшийся возвращаться домой рвётся в родной город, наплевав на доносчиков, преследователей и боги знают какие ещё опасности.

Что его так манит туда?

А он снова смеётся.

Пора мне самой узнать, за какого зверя достало безрассудства выскочить замуж.

Эта дорога отличалась от любой, по которой мне доводилось шагать раньше. Широкая, вымощенная крупными камнями, хоженая и невероятно грязная. Я то и дело брезгливо обходила подозрительные кучки-лужицы и клочья гниющего тряпья, старалась не порезаться о черепки, некогда бывшие посудой, да неудачно обронённые с возов, перешагивала ручейки просыпанных круп. Эта дорога повидала немало ног. Каждое утро столица заглатывает свежих путешественников, торговцев, нищих и бродящих артистов, срыгивая купцов с отяжелевшими кошелями, разорившихся ремесленников, обокраденных зевак и разочаровавшихся в шумном городе романтиков (поток последних, впрочем, не иссякал ни на въезде, ни на выезде). С многими из них мы успели сегодня столкнуться на широкой колее. Торговцы, спешащие сбыть товар по самым высоким ценам, окидывали нас профессиональным оценивающим взглядом и оставались довольны: переодевшись в чистое и омывшись ледяной водой из родника, мы стали похожи не на измождённых жизнью беглецов, а на скромную чету зажиточных деревенских жителей, желающих прицениться в торговых рядах. Причесав вечно растрёпанные волосы и переодевшись в свежую рубашку, Серый был точно легкомысленный крестьянин, готовый потратить все накопленные деньги на прихоти любимой жены, на которую с переплетённой косой и в яркой понёве я стала походить чуть больше, чем на кикимору. Любой про нас скажет, видно, что недалеко идут — чистенькие, свеженькие, уставшими не выглядят. Значит, и запомнят не так хорошо — подобных пар в Городище пруд пруди.

Хоть бы на два денёчка затеряться да отдохнуть, а там будет видно.

Семья навроде нас с мужем-балагуром и скромной, постоянно краснеющей женой, составила компанию на несколько вёрст, распрощавшись только встретив знакомых. Они тоже шли пешком, ведя в поводу маленькую изящную лошадку, явно в жизни не видевшую ни кнута, ни упряжи. Лошадка стригла светлыми ушками и подозрительно косилась на Серого, но тот держал себя в руках, не обращался ни на миг, и волком не пахнул.

— Нынче Городище не то… — вздыхал попутчик, — вот, помню, мальцом с мамкой тут жил, так воля вольная была! Ни воров, ни охраны. И ворота не запирали никогда. Все знали, что в Городище спокойно. Было кому за порядком следить. Теперь совсем не то. И оружные все, и запуганные. На въезде каждого завалящего нищего досмотрят, в рот заглянут. Я даже к жене переехал за город. Не дело это, когда за вольными людьми, как за убивцами какими следят.

— Не дело, — согласился Серый, — только народ пугают. Сами, небось, толком не знают, что ищут.

Парень всплеснул руками:

— Так и я о том! Ходят зыркают страшно, каждую суму проверят. Лошадку нашу в прошлый раз перепугали.

— Перепугали, — возмутилась девушка, поглаживая ушки животного, — она у нас к чужим непривычная, дёрнулась от кого-то, так охранники её битый час держали, тыкали носом в заходящих. Переволновалась, бедная. Даже сумы на обратном пути вести не могла.

— Ага, — рассмеялся балагур, — зачем, спрашивается, скотину с собой вели? И сумки я сам тащил и проехаться на ней нельзя — жена жалеет. Но охранники лютуют, это правда. Мзду дерут со всех — человека ли, зверя. За скотинку нашу отдельную медьку платить пришлось. И то едва убедили, что она не на продажу, а то б целую серебрушку стрясли. Шутка ли! При мне нищего не пускали, потому что у него, видите ли, зубы гнилые! Правду говорю, прямо так ему зубы и смотрели и всё думали, пустить — не пустить. Бедный мужик уже и сам был не рад. Эй, да это, никак, дядька мой? Эй! Дядька! Ну, бывайте. Пойдём мы с родичем.