Викинг. Дитя Одина - Тим Северин Страница 6

И вот настал день, который навсегда останется в памяти жителей Фродривера. Случилось это на второй год пребывания моей матери в Исландии, в конце heyannir, или сенокоса, во второй половине августа. День выдался отменный, в самый раз для сушки сена — жаркий и чуть ветреный. Всем, кто был дома — а не было только пастухов, пасших коров и овец на горных пастбищах, — Тородд велел идти ворошить сено вокруг усадьбы. Люди широко разошлись по лугам, но к полудню небо начало быстро заволакивать. Туча набегала нехорошая — темная, зловещая, набрякшая дождем. Заходила она с северо-востока и ширилась. Люди в тревоге поглядывали на небо, все еще надеясь, что дождь пронесет и сено не намокнет. Но туча все больше темнела и уплотнялась, пока не стала черной, как ночь, и все поняли, что ливня не избежать. Тородд велел работникам спасать сено от дождя, метать в копны каждому на своем участке, и был немало удивлен, когда Торгунна пропустила его слова мимо ушей. Казалось, она была не в себе.

Дождь усилился. Продолжать не имело смысла, и Тородд созвал работников на полуденный перерыв в главный дом, поесть грубого хлеба и сыра. Но Торгунна снова пропустила его приказание мимо ушей, равно как не обратила ни малейшего внимания на остальных работников, бежавших мимо нее к хутору. Она продолжала ворошить сено широкими медленными сильными взмахами своих особенных грабель. Тородд еще раз позвал ее, но Торгунна будто оглохла. Она не бросила работу, даже когда разразился ливень и все спрятались под крышу. Ливень тот был совершенно необыкновенный. Он пал на Фродривер, и только на Фродривер. На всех остальных хуторах дождя не было, и сено у них не пропало. Только на усадьбе Скатткаупанди все вымокло. Само по себе это не слишком странно. Любой местный не раз видел такое — налетит туча, извергнет отвесные потоки воды на одно какое-нибудь место, и так же вдруг дождь прекратится, выйдет солнце, и земля начинает дымиться от жара. Но этот ливень в Фродривере был необычен по-другому — туча пролилась не дождем, а кровью.

Вам, верно, это кажется нелепостью. Но разве это менее вероятно, чем то, что я слышал от людей, несомненно умных и образованных, будто при великом апокалипсисе с неба низойдут огонь и сера? Разумеется, жители Фродривера и округи клянутся, что с неба падала не вода, а темно-красная кровь. От нее сено стало красным, в углублениях образовались кровавые лужи, и Торгунна промокла под кровавым дождем. Она вернулась в дом, по-прежнему немотствуя, как будто в столбняке, и одежда на ней была насквозь мокрая. Когда одежду стали выжимать, полилась кровь.

Тородд спросил у нее, что означает эта гроза. Есть ли это какое-то знамение? Коль скоро так, что же оно предвещает? Торгунна никак не могла выйти из своего странного состояния и не отвечала. Тородду показалось, будто душа ее отлетала куда-то и еще не совсем вернулась в тело, и что здесь замешано что-то потустороннее. Его мнение подтвердилось, когда все вернулись на покос. Солнце уже снова выглянуло, и кошенина дымилась от жары. Вся, кроме одной полосы. То было место, где работала Торгунна. Здесь сено все еще лежало мокрое, темным пятном на склоне, и хотя Торгунна тоже вернулась к работе, непрестанно вороша скошенную траву, работники заметили, что сено у нее не сохнет. Мокрое и сплющенное, оно прилипало к земле, дурно пахло, и тяжелое грабловище грабель Торгунны оставалось мокрым. Вечером Тородд повторил свой вопрос.

— Была ли эта странная гроза предзнаменованием, Торгунна? — спросил он.

— Да, — ответила моя мать. — Это было предзнаменованием для одного из нас.

— Для кого? — спросил Тородд.

— Для меня, — последовал спокойный ответ. — Думаю, скоро я от вас уйду.

Она направилась к своей великолепной кровати, ступая с таким трудом, будто у нее свело мышцы. Утром она не появилась к общему завтраку, после которого работники должны были отправиться на покос, и. Тородд пошел навестить ее. Он осторожно кашлянул перед занавеской у кровати с четырьмя балясинами, и Торгунна позвала его. Он сразу же заметил, что она сильно вспотела и подушка у нее намокла. Он начал было спрашивать, как, мол, она себя чувствует, но Торгунна оборвала его с обычной своей беззастенчивостью.

— Пожалуйста, слушай внимательно, — сказала она. — Мне недолго осталось быть в этом мире, и ты здесь единственный человек, у кого хватит ума исполнить мои последние пожелания. Коль скоро не исполнишь, ты и твой дом пострадают. — Голос у нее был гортанный, говорила она явно через силу. — Когда я умру, а это будет скоро, ты должен устроить так, чтобы меня похоронили в Скалхольте, а не здесь, на этой отдаленной усадьбе. Когда-нибудь Скалхольт станет местом известным. И еще я хочу, — и это очень важно, — чтобы ты сжег все мои постельные принадлежности. Повторяю — все.

Наверное, вид у Тородда был смущенный, потому что Торгунна продолжала:

— Знаю, твоей жене очень хочется все это прибрать к рукам. С того самого дня, как я приехала сюда, ей не терпится заполучить простыни и подушки и все прочее. Но повторяю: сожги все. Турид может взять мой алый плащ — о нем она тоже мечтала с самого моего приезда, и он сделает ее счастливой. Что же до остальных моих вещей, продай мою одежду тем, кто ее купит, из этих денег вычти расходы на похороны, а остаток отдай церкви вместе с этим вот золотым кольцом, — и она сняла золотое кольцо, которое носила с того дня, как приехала, и протянула его Тородду.

Через несколько дней она умерла. Одна из женщин, живших в доме, отдернула занавесь и увидела, что она сидит в кровати и челюсть у нее отвисла. Понадобилось трое сильных мужчин, чтобы поднять тело и вынести в сарай, где его завернули в кусок несшитого льна, и тот же столяр, что делал для нее особенную кровать, сколотил гроб, достаточно большой, чтобы вместить ее тело.

Тородд искренне старался выполнить последнюю волю Торгунны. Он велел разломать кровать; раму, матрас и всю утварь вынесли во двор. Столяр порубил раму и четыре балясины на растопку, и костер был готов. Тут вмешалась Турид. Она сказала мужу, что это пустая трата — уничтожать такие прекрасные вещи, которым нет замены. Такого они нигде не смогут купить. Тородд напомнил ей о последней воле Торгунны, но Турид надулась, а потом обняла его и принялась соблазнять. В конце концов, бедняга пошел на уступки. Гагачий пух, подушки и покрывало будут брошены в огонь; остальное она может сохранить. Турид немедля схватила простыни, занавеси и вышитый полог и бросилась с ними в дом. Когда она вернулась, Тородд уже ушел со двора на луг, так что Турид подбежала к костру и умудрилась спасти покрывало, прежде чем оно загорелось. Впрочем, выложить его перед мужем она осмелилась нескоро.

События, которые предшествовали внезапной смерти моей матери, включая и кровавый дождь, представляются вполне объяснимыми: она сильно простудилась, промокнув под ливнем, да еще не переоделась в сухое, и простуда обернулась смертельной лихорадкой. Ее настойчивое пожелание, чтобы постель ее была сожжена, тоже понятно: она боялась, что подхватила что-нибудь вроде чумы. У нее, возможно, были какие-то познания в медицине, которые позже я встречал у священников и жрецов в Ирландии, и она знала, что постель больного принято сжигать, чтобы не дать поветрию распространиться. Что же до красного дождя, то я, будучи в землях византийского императора, своими глазами не раз видел дождь бледного красного цвета — столько в той дождевой воде мелких песчинок, что обрати лицо к небу и открой рот, и они заскрипят на зубах, и вода эта не утоляет жажды. Или опять же, когда я служил при дворе Кнута в Лондоне, южный ветер принес однажды красный дождь, который оставил на земле пятна, похожие на засохшую кровь, словно небо сплюнуло сочиво из десен. Еще я слышал, что в странах, где земля извергает огонь и дым, выпадают красные дожди — а как заметил бы Адам Бременский, в Исландии есть места, где дыры и трещины в земле изрыгают огонь, дым и пар и даже выделяют ярко-алую грязь. Впрочем, жители Фродривера готовы были дать любую клятву, христианскую или языческую, что в тот день на них с неба лилась настоящая кровь, а не окрашенная вода. Они также были уверены, что Торгунна и красный дождь связаны неким таинственным образом. Моя мать прибыла с Оркнейских островов, говорили они, а для исландцев всякая женщина оттуда — особенно такая таинственная и замкнутая — скорее всего, вельва. А что такое вельва? Это ведьма.