Танамор. Призрачный сыщик - Екатерина Соболь Страница 6

Теперь, когда стало ясно, что каждая собака может догадаться, в каком я состоянии, похитить меня и продать за десять шиллингов, я из последних сил ускорил шаг. Город закончился, и теперь мы шагали по дороге мимо жалких домишек, ряд которых время от времени прерывался каким-нибудь голым полем.

– Что-то плохо сеют в нынешнем году, – бормотала Молли. – Обычно в это время все на полях, а тут, видать, мертвецов боятся. И все же как хорошо дома быть! Родной воздух!

– Я чувствую только навоз и сырую землю, – принюхавшись, трагически сообщил Бен.

– А я вообще ничего не чувствую и сейчас об этом не жалею, – сказал я.

Мы шагали в унылом молчании, пока Молли не остановилась у одного из убогих домишек.

– Мам! – гаркнула она во всю силу своих живых легких.

Дом из грубых серых камней был полностью лишен архитектурных красот. Рядом ютился сарай, вокруг которого, квохча, бродили куры. Заборов и оград тут не было в принципе – похоже, местные фермеры из поколения в поколение передавали знания, от какого куста до какого камня простираются их владения. Мы с Беном переглянулись. Сейчас, в столь чуждой нам обоим среде, я как никогда прочувствовал наши родственные узы: мы с ним оба и в деревне-то никогда в жизни не были.

Из дома выскочила низенькая растрепанная женщина, увидела Молли и с визгом бросилась навстречу. Последовали бурные слезы и объятия. Потом женщина заметила нас.

– Ой, я думала, ты из Лондона вещей каких-нибудь привезешь, а ты вместо них вон кого прихватила, – громко зашептала она, лишний раз доказав, что простолюдины учтиво здороваться не умеют. – И который из них твой? Надеюсь, тот, что посимпатичней.

А вот это приятно! Я уже мысленно простил ей грубость – и тут понял, что она смотрит на Бена. Вот негодяйка! Я расправил плечи и задрал нос. Мое прискорбное состояние не заставит меня потерять веру в себя и спасовать перед какой-то деревенщиной.

– Мама, все не так просто, – размазывая слезы по лицу, сказала Молли.

– Ты у меня не промах! – Мамаша одобрительно потрепала Молли по щеке.

«Ну, зато на радостях она не заметила моего состояния», – скептически подумал я.

– А где дорогая Лиззи, почему не встречает? – спросила Молли.

– Лиззи замуж вышла, – важно ответила мамаша. – В Галлоуэй переехала. Выгодная партия, хозяин хлебной лавки. Приезжал к нам за солью, вот и встретились. Спасибо тебе за деньги, которые ты через старика Шона передавала, дочка. На приданое ей пошли, а то бы ее не взяли! Теперь и тебе пора. Она все-таки младшая, а уже пристроена.

Молли загрустила. Вот она, неграмотность! Сестра вышла замуж, но никто даже не черкнул Молли открыточку, поскольку не умел писать (а она – читать).

– Одна я на земле управляюсь, хорошо, что ты вернулася, – продолжила мамаша.

– Второе поле не распахано, вон, отсюда вижу, – проворчала Молли.

А потом снова всхлипнула и прижалась к матери: из-за разницы в росте это выглядело так, будто жираф обнимает гуся. Та в ответ сжала ее в своих мощных объятиях, и мне стало немного завидно, хоть я и не подал виду. Вот бы меня кто-нибудь так утешительно обнял!

Об отце никто не упоминал, из чего я сделал вывод, что его, видимо, давно нет на свете. Неудивительно, что Молли готова на все ради своего семейства. В любом слое общества это серьезная ответственность – быть старшей дочерью в семье, состоящей из одних женщин. Я невольно глянул на Молли с нежностью. Будь я на ее месте, строил бы глазки богатым кавалерам и женил на себе самого перспективного, решив этим финансовые проблемы семьи. А она вон укатила в далекий Лондон искать работу.

– Ох, что тут последний год творится! – Мамаша повела Молли в дом, предоставив нам, очевидно, самим решать, идти за ними или нет. Что за нравы! – Сама знаешь, как трудно было работу найти, да еще налоги англичанам, да разорение после войны с ними, да сколько погибло в ней! Но год назад…

Тут мы вошли в дом, и я какую-то часть истории пропустил. Посещать крестьянские жилища мне раньше не доводилось, и я подивился убожеству, закопченным стенам (а на них – ни одной картины, ни одного ковра!) и отсутствию мягкой мебели. Сплошные лавки, полки, столы без скатертей и прочие свидетельства отсутствия вкуса.

– Как вам? – взбудораженно зашептала Молли, увидев, как я озираюсь.

Я прокашлялся.

– Очень… мило. – Все-таки я чрезвычайно учтив, этого у меня даже смерть не отнимет. – И такой… м-м… такой огромный камень! – Я указал на булыжник, лежавший посреди стола. – Это какое-то произведение местного искусства?

– Хи-хи. Это камень. Прижималка для солений, – пояснила Молли. – Кладешь ее сверху на капусту, огурчики или еще какой овощ, они сок дают и бродят.

Прелестно. Слюнки потекли бы, если бы они у меня были.

– Так вот, мистер Каллахан у себя в Галлоуэе наладил такое про-из-вод-ство! – продолжала мамаша. – Там уже все без него работает, вот он сюда и переехал, новое место осваивать. О, это великий человек, он спасет Ирландию!

– Англичанин? – не выдержал Бен, чья национальная гордость была задета еще печатными объявлениями.

Мамаша сурово на него глянула.

– Пф! Вот еще! Он от самой сохи: простой сирота из Галлоуэя, всего сам добился. Какой пример для молодежи! В жизни успех ценится, а без него кто ты такой?

Она говорила, а сама ловко метала на стол миски, тарелки, плошки, хлеб и какие-то непонятные заготовки в горшках – возможно, те самые забродившие огурчики. Судя по лицу Бена, пахло все это вкусно. Не дожидаясь приглашения, он весело уселся за стол, отломил себе хлеба и начал мазать его чем-то непонятным. Я поморщился. Вот уж кому простота местных нравов придется по душе.

Молли тоже сияла. Ее несуразно крупные руки были постоянно в движении – поправляли шляпку, переставляли посуду туда и сюда, тянулись разжечь огонь, даже отставили стул, чтобы я мог сесть. Я послушно сел.

– Душенька, ну скажи: ты уже выскочила замуж за кого-то из этих джентльменов или только приглядываешься? – шепотом спросила мамаша, когда обе отвернулись к печке. – Если твой тот, что страшный, так это ничего: судя по виду, недолго ему осталось, наследство получишь. Только надеюсь, он не заразный.

Чудесно.

– Мама! – возмущенно шикнула Молли, но та уже бодро развернулась к столу и начала потчевать Бена: похоже, его звериный аппетит был ей в радость.

– Я болен, есть мне нельзя, питаюсь только лекарствами, – сказал я, когда передо мной грохнули тарелку с какой-то непонятной жижей. От возмущения у меня даже голос прорезался. – Впрочем, это не заразно.

Мамаша неодобрительно цокнула, но тарелку убрала и поставила перед Молли.

– Я и сама подумываю на фабрику устроиться, – важно сказала она. – Надоела бедность! А Каллахан – славный джентльмен, да еще спас нас от этих ужасных мертвяков, которые повсюду бродили. Мы так их боялись, всю ночь протряслись, а на утро Каллахан их собирать начал, да еще и за деньги. Два дня – и город чист. Хотя, говорят, некоторые своих не продают и дома держат, чтоб не бродили. Вот соседка наша свекровь свою скрывает. Ох, да что я все об этом! Молли, душенька, тебе-то уж точно на фабрику надо, раз ты дома теперь. Ты у меня сильная, там такие нужны.