Ловец душ и навья невеста - Ольга Ярошинская Страница 6

Дом Вилмоса Гроха был огорожен высоким кованым забором, за которым виднелся чахлый сад и неработающий фонтан. Рихард дернул за шнурок и услышал мелодичный звон.

Карна осталась дома заниматься бухгалтерией. Она его отбрила. В общем-то, это было ожидаемо — достаточно лишь раз на нее взглянуть, и понятно, что абы с кем такая спать не станет. Но ощущать себя тем самым «абы кем» оказалось неприятно.

Рихард подергал за шнурок сильнее, и звон понесся над садом к особняку из красного кирпича. Все окна были зарешечены, даже на третьем этаже. Вилмос боится? Или просто не экономит на безопасности? Интересно… Рихард дернул еще раз, и шнурок остался у него в руке. Бросив его на траву, Рихард спрятал руки в карманы.

По дорожкам, усыпанным мелкими белыми камешками, к нему уже спешила долговязая фигура в сером сюртуке. Вилмос Грох собственной персоной? Еще интересней. Мужчина открыл ворота, впуская Рихарда, и поправил темные очки, съезжающие с переносицы. Заискивающая улыбка на его лице была еще одной странностью. Несколько лет назад Рихард поймал навь, досаждающую Вилмосу Гроху, — служанку, затаившую на него обиду и являющуюся за расчетом и после смерти. Тогда Грох разговаривал с ним свысока и сквозь зубы. Впрочем, Рихард не обращал на такие мелочи внимания. Выставил счет в два раза больше — да и все. Работа научила его не копить мелкие обиды: после смерти он надеялся обрести покой, а не являться к кому-нибудь по ночам.

Теперь же Вилмос Грох поймал его руку в свою и долго ее тряс и жал, улыбаясь, как старому другу. Темные стекла очков — на вид совсем новых — скрывали его глаза. Небось, прикупил специально перед встречей с ловцом.

— Рад, очень рад, что вы пришли, — сказал он.

— Вчера мне доставили от вас письмо и задаток, — сказал Рих, забирая свою ладонь из цепкой хватки Вилмоса Гроха. — Не делайте так больше. Я предпочитаю сначала обсудить дело, а потом уже брать деньги.

Вилмос выглядел исхудавшим: щеки ввалились, кожа на шее обвисла смятым мешочком. А глаза за темными стеклами блестели так, будто совсем недавно он хорошенько принял на грудь. Судя по запаху, так и было. Если бы здесь был Уго, то определил бы по выхлопу и сорт, и год спиртного.

— Деликатное дело, понимаете ли, — ответил Вилмос. — И помощь ловца просто необходима.

— В письме вы сказали, что у вас завелся жрун.

— Да, — вздохнул Вилмос.

— Так что же в том деликатного? — спросил Рихард. — С такой работой могли бы справиться и обычные полицейские.

Раздражение билось в стенки черепа, как назойливая муха в окно. К чему нагнетать всю эту таинственность? Жрун — одна из простейших низших навий. Часть души человека, страдающего, или наслаждающегося — как посмотреть, чревоугодием, после смерти не находит покоя и овладевает каким-нибудь животным, которое также любит хорошенько поесть. Получается жрун — существо мерзкое, вечно голодное, но зато и легко убиваемое, поскольку обычно отличается малой подвижностью из-за лишнего веса.

— Во-первых, я не желаю огласки, а полицейские наверняка раструбили бы о моей проблеме по всей Рывне, — сказал Вилмос, с подозрением посмотрев по сторонам, будто за одним из лысых кустиков мог притаиться шеф полиции — мужчина крупный, красномордый и вечно пыхтящий как паровоз. — А во-вторых, только вы можете мне помочь.

— Рассказывайте по порядку, — попросил Рихард, утомившись от всей этой загадочности. — В какое животное подселилась навь?

— В собачку Мирабеллы Свон, — сказал Вилмос. — Моей любовницы.

Мирабелла Свон блистала в прошлом театральном сезоне, и ее фотографии не сходили с первых страниц газет. Рихард вспомнил курносый носик и закручивающиеся к выщипанным бровям ресницы, густые и длинные как у куклы, которая закрывает глаза, когда ее кладут на спину.

— Я привез ее сюда отдохнуть…

— Отдохнуть? — недоверчиво уточнил Рихард. — В Рывне?

— Я женатый человек, — тяжело вздохнул Вилмос. — И отец моей жены — сами знаете кто. Потому курортные города не подходили. И уж тем более я не мог открыто ухаживать за Мирабеллой в столице. Она согласилась провести несколько недель в Рывне. Взяла собачку — свою любимицу. Мерзкое создание, если честно, даже в лучшие времена. И вот… — он снова горестно вздохнул. — Мирабелла в горе. Рыдает, страдает и вся исхудала.

— Ей придется смириться с потерей, — сказал Рихард.

— Не придется, — в голосе Вилмоса звякнула сталь. — Я сказал ей, что ловец сможет прогнать навь из песика.

Рихард недоверчиво посмотрел на Вилмоса, но тот, кажется, не шутил.

— Это невозможно, — сказал он раздельно и медленно, как ребенку, а Вилмос схватил его под локоть и потащил по дорожкам сада. — Нельзя достать навь из животного.

— Понимаете, — доверительно произнес Вилмос, ведя Рихарда по саду, — Мирабелла — дура. Красивая, но дура. Она, как тот баран, уперлась рогом, что собачку можно спасти. Наслушалась баек, начиталась желтых газетенок. Развесила по дому сушеных веников, проводила какие-то ритуалы, чтобы изгнать жруна.

— Дайте угадаю. Ничего не вышло, — сказал Рихард, еще больше раздражаясь. Вместо того, чтобы обратиться в полицию или к нему как можно раньше, они тянули, а жрун тем временем рос.

— Я не могу вызвать полицию, — вздохнул Вилмос, поправив темные очки. — Они, конечно, убьют жруна, изрешетив его серебряными пулями, но это наверняка попадет в газеты, а Мирабелла будет лить слезы над телом Жожо.

— Жожо?

— Жозефина, так зовут собачку. А мне не хочется огласки и слез. Я, по правде сказать, устал от страданий и ругани. Мне хватает и жены. Мирабелла такая веселая, у нее смех, как ручеек. Так и звенит. А теперь она плачет и сердится.

— Но я не могу помочь! — Рихард решительно выдернул руку, и они остановились там же, откуда начали прогулку — у пересохшего фонтана, в чаше которого лежали красные листья.