Хватай Иловайского! - Андрей Белянин Страница 56

А я ехал себе вдоль тихого батюшки-Дона неспешной лёгкой рысью, стараясь выбросить из головы все мысли о недавнем инциденте, но они, собаки сутулые, упорно лезли обратно. Что такое «депортация», я знал, слово-то латинского происхождения, означает некий перенос или перемещение. Вот только согласия куда-либо меня депортировать я вроде никому не давал. Хотя при сегодняшнем раскладе вещей кто бы меня и спрашивал…

— Как ни верти, а всё одно — улики и подозрения ведут нас к учёной братии, — зачем-то начал рассказывать я, хотя дядин араб ни о чём таком меня не спрашивал. — Нашумели мы на той конференции изрядно, но они же там живых людей убивали. Пусть даже в процессе естественного отбора и ради торжества науки! Не так уж я там, кстати, и наследил, всего-то один дом и спалили в центре Санкт-Петербурга. А теперь за мои же добрые дела меня же и депортировать?! Совсем стыд потеряли, депортасты, прости их господи…

Белый жеребец не поддерживал разговор, не лез с комментариями и поправками, но честно нёс меня по широкой степи, под синим небом с пробивающимися алмазами первых звёзд. Воздух в степи по ранней осени просто упоительный. Запахи сотен трав свиваются вместе, настаиваясь ароматами друг друга, тихий ветерок с Дона доносит речную свежесть, тяжесть воды, нагретой солнцем, пряный дух камышей и фарфоровую тонкость лилий. Куда я от этого уйду? В какой иной, цивилизованный мир будущего? Что меня там ждёт, кроме вечных анализов? Грустно…

И не потому, что я так уж против вселенского прогресса. А просто неинтересно это — класть жизнь на их алтарь науки, в то время как я сам, весь живой и самостоятельно мыслящий, никому не интересен. Им подавай мои способности. Вывернут мозги наизнанку, потыкают медицинскими инструментами, а ежели чего напортачат, так даже не извинятся — производственный брак, верните инвалида на голову его исторической родине…

Вот говорил же себе не думать обо всём этом! Я даже постучал кулаком по лбу, но не помогло. Может, надо было посильнее стучать? Да ну, и так гулкий звон на всю степь. Тем более что мы, кажется, уже приехали. Я остановил коня у высокой железной ограды, опоясывающей роскошный сад графа Воронцова. Усадьба губернатора располагалась левее, а вот правое крыло и главное — окна спальни его дочери, как мне подсказывала интуиция, как раз таки и должны были выходить в сад.

— Ждёшь меня здесь. Увидишь кого-либо подозрительного, в драку не лезь, предупреди меня тихим ржанием. Договорились?

Араб отрицательно замотал головой, изо всех сил демонстрируя готовность лезть за мной через ограду. Пришлось ещё раз на пальцах объяснить, почему обезьяны не лошади, что из этого следует и зачем меня надо слушаться. Он, конечно, обиделся, надулся, повернулся ко мне задницей, но ждать будет, не уйдёт.

— Вернусь, угощу яблоком!

Араб, не оборачиваясь, дважды топнул копытом.

— Хорошо, два яблока. По рукам?

Жеребец хлестнул меня хвостом по ладони, и я с его спины полез на ажурную кованую ограду. С шашкой это не слишком удобно, но, с другой стороны, будь у меня старая дедова сабля с тяжёлой гардой и железными ножнами, вообще бы замаялся. В саду было тихо, надеюсь, сторожевых псов у них на ночь с цепи спускать не принято. Шёл осторожно, внимательно глядя по сторонам и шугаясь каждого кустика. Вампиры, они, гады, себя благородными манерами особо не перегружают — как бросятся на спину без предупреждения и давай душить! Лишняя осторожность лишней не бывает.

Пару раз натыкался на садово-парковые скульптуры. В обоих случаях греческие музы Талия и Мельпомена, с высокими причёсками, округлыми коленями и голой грудью. Чувствовалось, что граф Воронцов человек образованный, в европейских музеях бывал и культурным уровнем не обижен. Нужное окно на втором этаже тоже отыскалось быстро. Дочь губернатора, как и большинство провинциальных барышень, предпочитала почивать с открытыми ставнями, а рядом с подоконничком свечку ставить. И не задует, и милому воздыхателю сигнал подать можно — дескать, готова к любовной серенаде. Правда, играть под окном на гитаре или балалайке в наших поместьях не принято, но поболтать, стишки почитать шёпотом, повздыхать волнительно, розу на подоконник закинуть — это запросто. Я выбрал себе удобную позицию за стволом старой яблони и присел на траву. Долго ждать не придётся, уверен…

— Здрасте вам, свет Маргарита Афанасьевна, — тихо пробормотал я, когда к окну шагнула девичья фигура в белых ночных одеждах. — Что ж, так полуночничаете или ждёте кого?

Младшая дочка графа Воронцова элегантнейше присела бёдрышком на подоконник и поставила рядышком горящую свечу.

— И как могло случиться, милая Маргарита Афанасьевна, что ждём мы с вами одного и того же горбоносого красавца в манишке? Только вот, боюсь, с разными целями…

Меж тем на самом верху, у резного флюгера, мелькнула неясная тень. Послышались осторожные, крадущиеся шаги, лёгкий перестук штиблет по черепице. А я-то, грешным делом, думал, он по земле пойдёт. Высокая фигура, закутанная в чёрный плащ с алой подкладкой, перегнулась через крышу, с необычайной ловкостью спускаясь вниз головой. Причём самое поразительное, что плащ с него не падал, как будто бы приклеенный.

— Маргоу… Маргоу-у…

— Ах, кто это? — благородным образом встрепенулась девица Воронцова.

— Это яу… Несчастный, сражённый вашей красотоуй прямо в сердце! Мечтающий об одноум…

— О чём же? Право, не понимаю вас…

— О поцелуе, Маргоу. — Мерзавец спустился ещё ниже, так что его смазливая морда зависла над наивным лобиком Маргариты Афанасьевны.

— Что вы такое говорите? — кокетливо улыбнулась она, не сводя глаз с его пылающих очей. Умеют всё ж таки эти румыны без мыла в душу влезть.

— Один поцелуй, один глотоук воды умирающему от жажды…

— Но я вас даже не знаю. Вы приходите третью ночь, говорите странные слова о душевных томлениях, о разбитом сердце, о муках любви и уходите с рассветом. Мне давно бы надо всё рассказать папеньке…

— Что ж вы не рассказали ему, Маргоу?

Вот и у меня, кстати сказать, тот же вопрос. Как моего заслуженного дядю вокруг фонтана с завязанными глазами в прятки играть заставлять — тут мы умница! А как честно сказать родителям, что ко мне, мол, ночью незнакомый хмырь с карпатским акцентом на поцелуй набивается, — тут мы молчим-с?!

— Всегоу один, Маргоу… один… невинный… — Негодяй прополз по стене ниже и лизнул оголившееся плечико девушки.

Последовавшая за этим звонкая пощёчина приятно удивила меня и неприятно — вампира!

— Что вы себе позволяете?! Я сейчас нянечку позову! Ня-ня-а…

Возмущённый крик девушки оборвался уходом в обморок, когда эта клыкастая тварь показала ей своё истинное лицо. Его глаза вспыхнули алым, страшные челюсти разомкнулись, рот ощерился в хищной улыбке, а когтистые пальцы сжали шейку чудом не выпавшей из окна Маргариты Афанасьевны.

— Моя!

Я встал, подобрал ближайшее яблоко и запустил со всей дури! Целил в пасть, попал в глаз! Тоже удачно, почему нет?