Поцелуй смерти - Лорел Гамильтон Страница 54

– Я не хочу ссориться, – сказала я.

– И я тоже, – ответил он.

– Ну и хорошо, – кивнула я.

– Ты перестанешь ходить на родительские собрания?

– Ага.

– И перестанешь шарахаться от нашей разницы в возрасте?

Тут я засмеялась и покачала головой:

– Я тебя на двенадцать лет старше, Син.

– Я знаю.

– Но дело не только в абсолютной разнице, а еще и в том, кому сколько лет. Тебе восемнадцать, мне на двенадцать больше. Мне тридцать, тебе восемнадцать. И это очень большая разница.

– Ты сказала, что мне можно тебя обнять, – сказал он.

– Можно.

Он посмотрел вниз, где мои руки сохраняли между нами разделенность.

– Не без применения силы, а ты этого не любишь. От меня, по крайней мере.

Я завела руки ему за спину – медленно, неохотно, ощущая твердость его тела и мягкость кожи, так что непонятно, мускулистое это тело и твердое или же мягкое и нежное. Вот такой он – и то, и другое.

Его руки медленно сжались, притягивая меня к нему. Я пустила пальцы по его спине, поглаживая позвонки, широчайшие мышцы спины, образующие под кожей подобие крыльев, – так и кажется, еще поработать с железом – и ангельские крылья выступят из-под кожи, взлетев над плечами оперенной мечтой. Один из моих любовников – скорее друг-партнер по траху – был королем лебедей, оборотнем-лебедем. И я знала, как ощущается секс посреди перьев и сильных крыльев, но Сину не нужны были крылья, чтобы выделяться среди других. Я обняла его торс, прильнула щекой к голой груди, ощущая тепло его кожи, и вот этого было мало. Он – тигр моего зова, мой синий тигр, и не только к нему как таковому была я привязана, потому что из-за многих метафизических моментов я могу к себе привязать кого-то ровно в той степени, в которой хочу быть привязана к нему сама. Моя сила – обоюдоострый клинок, и ранить я могу лишь настолько глубоко, насколько согласна быть ранена сама.

Син обвил меня руками, притянул к себе, и я не мешала ему. Разрешила себе стать маленькой и прильнуть к его высокой фигуре, и он меня обнимал крепко, радуясь тому, что пусть я главная-преглавная, в конечном счете он больше меня, и никакие годы этого не изменят. Когда-нибудь ему будет двадцать, но все равно я буду на шесть дюймов ниже, и могу признать (по крайней мере, молча про себя), что быть меньше – это не всегда плохо.

Он обнял меня крепко и прошептал, уткнувшись в мои волосы:

– Поцеловать тебя можно?

– А зачем спрашивать? Почему не попробовать?

– Потому что ты в том настроении, когда каждую минуту тебе хочется чего-то другого.

– Боже мой, вот так со мной трудно?

– Вот так интересно.

– Дипломатично сказано.

– Хочу тебя поцеловать.

– Да, – ответила я.

– Что да?

– Да, – повторила я и встала на цыпочки, опираясь на его грудь. Он понял намек и наклонился ко мне. Мы поцеловались – мягкое касание губ.

Он отодвинулся, глядя мне в лицо. Я хотела спросить, что не так, но, видимо, его устроило то, что он увидел, потому что он снова меня поцеловал, скользнув пальцами в волосы, и поцелуй из целомудренного перешел в ласку губ и языка, а потом Син тихо застонал, и вдруг его руки на моем теле стали жадными. Он напомнил мне, что у него сила больше человеческой, и это одна из причин, по которым ликантропам не разрешают играть с людьми – они слишком хрупкие. Пальцы оборотня вдавились мне в бицепс, оставляя синяки, и будь я по-человечески хрупка, синяками бы могло не ограничиться, но я не человек, а иногда мне нравится грубая ласка. Сдавливание, боль, – они вырвали у меня изо рта тихий стон, заставили прижаться плотнее. У него тело было твердым, и я снова вскрикнула, еще сильнее прижавшись.

– Анита!

Он прорычал это мне в губы, и ощущение просыпающегося в нем зверя вспыхнуло у меня на коже, как теплая, почти горячая жидкость, растекающаяся по всему телу.

– Господи, – выдохнула я, и мелькнула во мне тигрица, огромный сине-черный зверь, поднимающийся ему навстречу.

Раздался подчеркнуто громкий кашель и стук в дверь. Мы резко обернулись на звук. У Натэниела был извиняющийся вид:

– Вы отлично смотритесь, ребята.

– И давно ты наблюдаешь?

– Не очень, но только что подъехала полиция.

– Блин, – сказала я и повернулась опять к Синрику: – Мне надо ехать.

– Я знаю. – И тут он улыбнулся: – Зато я знаю, что тебе не хотелось сейчас от меня уходить, и это хорошо.

На это я не знала, что сказать, а потому не ответила и пошла к двери, поправляя на ходу оружие и ремни, будто наши обнимашки их сдвинули с места. На самом деле, наверное, мне просто надо было вернуться в рабочую зону. Ощупала оружие, проверила, что все оно доступно в случае надобности, и пошла к двери. Быстро на ходу чмокнула Натэниела. Мика стоял в дверях, держа в руках одну из моих сумок со снаряжением. Его я тоже поцеловала, но ни он, ни Натэниел не пытались превратить поцелуй во что-то большее: они знали, что у меня уже голова занята не тем и настроение должно быть рабочим. Когда собираешься убивать, не до поцелуев с милыми. Мне, по крайней мере. Такой способ разделить работу – и теплую счастливую часть моей жизни.

– Пора мне, – сказала я.

– Мы знаем, – ответил Мика.

– Нам сегодня к Жан-Клоду, – добавил Натэниел, напомнив мне о нашей многотрудной жизни.

– Спасибо, а то я забыла и думала бы, куда вы девались.

Я пошла к двери, Мика отдал мне обе сумки. Не надо, чтобы другие копы видели, как тебе твои парни сумки подносят. Вот что-что, а это не надо.

– Сделай все, чтобы вернуться к нам невредимой, Анита.

Я посмотрела в эти его глаза и ответила:

– Это как всегда.

И надо было идти, и Брайс вызывал меня из своего внедорожника, и фургон СВАТ уже отъезжал прочь, и во мне просыпался азарт охоты. Своих мальчиков я люблю, но вот это люблю тоже. Как можно разделить жизнь между «убивать» и «любить»? Самое большее, что я могла на это ответить: убивать плохих и любить хороших. И надеяться, что эти два списка никогда не пересекутся.