В шкуре зверя - Татьяна Смирнова Страница 54

Вытолкнули в круг и должника. Он шагнул было назад, затравленно озираясь, не смея поднять глаза на собаку, но Хаим двинул бровью, и круг разбойников сомкнулся за ним.

Медленно, нарочито-красивым движением, Хаим отцепил от пояса кривую, всю в драгоценных камнях саблю и тонкий кинжал и бросил то и другое в пыль к ногам человека, вызвавшего его неприязнь.

– Принеси мне его шкуру, – почти ласково произнес Хаим.

И в это время в освященный традицией (надоевшей, правда, но все-таки традицией) ход поединка вмешалась третья сила. Тощая темноволосая девушка, закутанная в линялый бурнус, растолкала дюжих разбойников, выскочила на середину и, не обращая внимания на страшного зверя, упала на колени перед Хаимом. Это была его младшая, не слишком любимая жена Айсиль. Больше прислуга, чем жена. Хаим нахмурился, глядя на своевольную женщину и пытаясь сообразить, что ей надо, но Айсиль недолго держала его в неведении.

– Пощади моего отца, повелитель. Он не богат, но предан тебе всей душой. Он умен, повелитель, он очень умен. Он придумает что-нибудь, обязательно придумает, я его знаю!

Душераздирающий визг раздражал Хаима. Он терпеть не мог своеволия в женщине, тем более в своей. Он медленно поднял руку и щелкнул толстыми пальцами. Двое разбойников, доверенные слуги-телохранители повелителя, рванулись вперед, как собаки, спущенные со сворки, и принялись охаживать тощую фигурку плетьми. Девчонка заверещала так, что зазвенело в ушах, а близкие горы откликнулись эхом, но никто из разбойников не шевельнулся. Они смотрели на неожиданное представление равнодушно и терпеливо, как сам Хаим. А девчонка Айсиль тонко кричала, цепляясь за битый камень:

– Пощади моего отца, повелитель! Разве плохую похлебку варю я тебе каждый день?

Пожалуй, и лучший друг не назвал бы Йонарда благородным героем, готовым умереть из-за какой-то тощей облезлой девчонки, тем более – чужой жены. Он и сам не понял, какая блажь ударила в его собачью голову, но он рванулся вперед и ударился о разбойника широкой грудью и львиными лапами. Тот повалился, увлекая пса за собой. Йонард двинул плечами, дернулся и вскочил… вскочил на ноги. Разбойники шарахнулись в стороны. Интерес на их лицах сменился суеверным ужасом. Лишь Хаим-Лисица сохранил остатки достоинства, да и то потому, что сидел. Йонард осознал случившееся, когда копна черных волос упала ему на глаза.

ОН СТОЯЛ НА ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ НОГАХ, ОГЛЯДЫВАЯ ТОЛПУ РАСТЕРЯВШИХСЯ РАЗБОЙНИКОВ ХОЛОДНЫМИ СЕРО-ЗЕЛЕНЫМИ ГЛАЗАМИ ВАРВАРА-УБИЙЦЫ, СЖИМАЯ В ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ РУКЕ МЕЧ СТРАЖНИКА, КОТОРЫЙ ПРИХВАТИЛ, САМ НЕ ЗАМЕТИВ КАК.

Стоял, разумеется, в чем мать родила. Айсиль один раз глянула в его сторону и больше не стала. Пожалуй, она одна была больше смущена, чем напугана. Йонард недоумевающе взглянул на меч в своей руке, взвесил его и зловеще рассмеялся.

– Ну вот, так жить можно, – пробормотал он себе под нос, но, оглядев плотное кольцо разбойников, с искренним сожалением добавил: – только недолго.

Он первым сделал шаг навстречу приближающимся бандитам и, размахивая мечом, закружился в смертельном танце…

* * *

Айсиль была заперта и плакала. Но это беспокоило Хаима-Лисицу меньше всего. «Пусть хоть бы совсем подохла, дрянная девчонка, из-за нее почти дюжина ребят разрублена на куски, а остальные изрядно поранены. Если бы не умела так хорошо готовить, своими руками придушил бы негодную». Хаим по-настоящему испугался того чудовища, которое сам же и приволок. Чудовища, в самый неподходящий момент обернувшегося здоровенным голым варваром, искрошившим отборных бойцов Хаима и как ни в чем не бывало вернувшимся в первоначальное состояние. Стрелы его не пощадили, а кривые сабли изрубили в месиво, в котором было уже не различить, серебряным был пес или красным. Хаим остановил расправу, когда сабля одного из разбойников – одноглазого Гасара – расколола надвое собачий череп и чудовище наконец рухнуло под ноги людей. Но не прошло и часу, как кровавое месиво зашевелилось, и пришлось нести цепь. А к вечеру пес уже поднял голову, вздернул верхнюю губу, показав великолепные зубы, и зарычал. Хаим-Лисица мог бы поклясться, что в рычании пса он расслышал зловещий смех.

В это время к лагерю со стороны города приближался одинокий всадник. Заметив его, часовой спрыгнул с камня, наложил стрелу и зычно крикнул:

– Кого Танат несет?

– Ювелир Рашудия к повелителю по важному делу.

Часовой был предупрежден и пропустил всадника беспрепятственно. Одиночество и скука способствуют размышлениям. Вот молодой разбойник и призадумался. И первая мысль была: «Смел же Рашудия. В одиночку в такую дорогу пускаться…» И вторая: «А чего ему бояться? Если он всем разбойникам в городе и самому Хаиму-Лисице отец родной».

А всадник меж тем продолжал путь и вскоре оказался в разбойничьем лагере.

Странное оживление царило здесь. Такое, что и слово-то к нему подобралось не сразу, а когда подобралось, то совсем не понравилось ювелиру. Оживление в лагере Хаима было каким-то угрюмым. Казалось, разбойники чем-то подавлены. И если б Рашудия не знал так хорошо Хаима и его отчаянную шайку, он предположил бы, что они, пожалуй, напуганы. И даже, возможно, не сделал бы ошибки.

В центре лагеря, у опрокинутого навзничь котла, толпилось с десяток кое-как перевязанных людей. Остальные слонялись поодаль, и лица у них были такие, что спаси боги!

Попадись им в этот момент какой-никакой заблудившийся караван или даже сам господин Ардашир с конной сотней, не пощадили бы даже лошадей. Над кострищем, привязанный к бревну, водруженному на массивные, кое-как вырезанные рогатки, висел огромный пес с серебристо-серой шерстью. Огонь лизал его светлые бока и длинные уши, но, похоже, казнимый зверь страдал не столько от боли, сколько от скуки. Во всяком случае, выразительная морда его была усталой и безразличной.

– А что это вы здесь делаете? – спросил Рашудия, с интересом наблюдая странную сцену.

– А это мы оборотня сжигаем, – охотно пояснил молодой разбойник и подбросил в костер сухих веток.

Взметнулись искры, обдавая серебристое тело собаки, языки пламени обняли серебристую морду и сошлись над ней, но пес не скорчился, только терпеливо вздохнул, словно хотел сказать: «Ну и надоели вы мне…»

– И давно сжигаете? – полюбопытствовал ювелир.

– С позавчера, – ответил тот же парень с тем же угрюмым оживлением.

– Не горит? – догадался Рашудия.

– Не горит, – вздохнул разбойник.

– Топором не пробовали?

– Пробовали. Не помогает… У-у, скотина! – парень сжал кулак и издали погрозил оборотню, но тот лишь сморщился и равнодушно отвернулся.

* * *

Хаим-Лисица откупорил старое вино, сам разлил его в две чарки, протянул гостю и махнул короткопалой ладонью, велев челяди убраться.

Здешний этикет требовал, чтобы сначала хозяин расспросил гостя о том, хорошо ли он доехал и не причинил ли Хаим высокочтимому Рашудии какого-нибудь беспокойства. А гостю полагалось справиться о здоровье хозяина и благополучии его жен и детей. Но Хаиму-Лисице было глубоко наплевать на беспокойства ювелира, тем более что он их оплачивал. А Рашудия отлично знал, что жены и дети волнуют разбойника еще меньше, чем дорожные приключения гостя.