Телевизор. Исповедь одного шпиона - Борис Мячин Страница 52

– Я не сочинитель, а художник, – отвечал я. – Меня зовут Шмидт, я…

– Да полноте уже! – рассмеялась она. – Вы заставили меня плакать. Я так давно не читала хорошей книжки. Всё вранье, либо занудство. Вольтер смешон в своей ненависти к церкви, Руссо наивен, Стерн многословен и глуп… Но вы… ваши письма невесте заставили меня рыдать, как девчонку!

Я вздрогнул.

– Я читала их всю ночь и узнавала свою собственную жизнь! Маленькое, ничтожное существо, без денег, без образования, вынужденное постоянно пробиваться своими силами, а не рассчитывать на королевскую милость, человеческое существо, упорно стремящееся к своему собственному счастью и справедливости, – это ли не герой нашего времени?

Принесли завтрак: фрукты и булку. Я взял с подноса яблоко.

– Я хочу, чтобы вы служили мне. Не вашему наставнику из коллегии, которого вы постоянно упоминаете в своих письмах, а мне! Я могу дать вам гораздо больше. Вы думали с вашим наставником, что я бедна и слаба, но это не так. У меня очень прочные связи. Меня поддерживают турецкий султан и шведский король, Польша и Королевский секрет. Именно Королевский секрет, да, обнаружил ваши письма на венецианской почте; так мы узнали правду. Разве вы не знали, что все письма прочитываются? Разве вы сами, когда служили в Петербурге, не вскрывали и не читали чужих писем? Как же вы могли допустить такую оплошность? Да, любовь, я понимаю; вас погубила любовь… Это достойно уважения, но всё равно непростительно… Когда вы будете служить мне, вы не будете писать таких прекрасных писем, к сожалению…

– Вы лжете, – сказал я. – Польские конфедераты и Оттоманская империя разбиты, а шведский король… ну, его мы тоже как-нибудь победим… не впервой…

– Ах, мой дорогой, мой честный юноша! – опять засмеялась она. – Вы не знаете истинного положения дел. Как и все мужчины, вы почему-то считаете, что успех приносит победа в военном сражении. Но это не так. У Цезаря была самая сильная армия на свете, но стоило египетской царице Клеопатре накрасить глаза и надушиться тайными духами, как Цезарь уже во всем ее слушался, и легионы Цезаря были уже легионами Клеопатры… Вы непрагматичны, хотя и умны, вне всякого сомнения. Вы говорите, что конфедераты разбиты, а я вам скажу, что сражение только начинается…

– Простите, графиня, – я откусил яблоко. – Вы обвинили меня в непрагматичности, но это не так. Если рассуждать здраво, разумно… я пока что-то не понимаю цели, к которой вы стремитесь. Вы сыплете пустыми обещаниями. Я не вижу за вами, как это говорят в Италии… l'avvenire, будущности…

– Наивный, наивный мальчик, – вздохнула она. – У меня очень простая и понятная цель – стать русской императрицей. Неужели вы этого еще не поняли? Я почти проговорилась, когда заказывала вам свой, хм, портрет… Но поверьте, у меня есть гораздо более серьезные аргументы, нежели какая-то картинка… У меня есть завещание, моей покойной матушки, императрицы Елисаветы Петровны, в котором она называет своей единственной наследницей меня, княжну Тараканову. ^[200]

«Господи Боже! – подумал я. – Вот я вляпался в историю-то…»

– Завещание, слепленное на скорую руку Королевским секретом, так же, как и завещание Петра Великого…

– Да хоть бы и так! Или вы полагаете, русские мужики будут разбираться в подлинности каких-то бумаг? Им достаточно простого призыва резать своих помещиков и пообещать вечную вольность, как это сделал маркиз Пугачев! Я не дура, юноша! Я много читала, я изучала страну, повелительницей которой я намерена стать, я думала, и знаете, к каким выводам я пришла? Что Россия – это колосс на глиняных ногах. Каждый день Россию разъедает изнутри страшная болезнь – крепостное право. С каждым ударом кнутом, с каждою копейкой, выбитой из несчастного крестьянина, с каждым рекрутом, погибшим на войне, в России зреет революция. И я знаю также, что вы придерживаетесь того же мнения! Знаю это всё из тех же писем вашей невесте! Зачем же вам сопротивляться своей судьбе? Всю жизнь вы искали кого-то, кто разделит вашу боль, женщину, которая услышит и поймет вас. Или вы еще надеетесь, что вас услышит и поймет ваша болтушка Фефа, ваша любезная Кунигунда ^[201], как вы называете ее в своих письмах… Нет, вам нужна другая женщина, умная, сильная, способная изменить мир и установить вселенскую республику, о которой вы втайне мечтаете! Фефа не даст вам того, что вы хотите, а я дам. Я ваша истинная frouwe, а не она…

Она вдруг закашляла, на ее щеках выступил румянец; она больна чахоткой, понял я; оттого она так отчаянна.

* * *

– Что ж, – сказал я. – Вы хорошо изучили меня, вскрыв мою личную переписку. К сожалению, я знаком с вашей биографией гораздо меньше и не могу ударить по вам столь же больно, но раз уж вы заметили во мне литературный талант, я попробую.

Судя по вашему мягкому, окающему голосу, вы родились в старинном немецком городе Нюрнберге, в семье булочника (вы сначала взяли с подноса булку, а потом поморщились, как будто вспомнили что-то, и положили назад). С детских лет вы смотрели по сторонам и задавались только одним вопросом: почему вы не такая, как Фефа? Почему вам не улыбнулась судьба? Почему у вас нет дорогого платья, быстрого жеребца и вкусного ужина? Ваш отец, обычный немецкий горожанин, еле сводил концы с концами, и чтобы хоть как-то заглушить чувство обычности, он пил, а напившись, начинал нести всякую чушь. И тогда вы решили, что сделаете свою жизнь сами; вы не будете молиться и просить помощи у обидчицы фортуны, вы просто схватите бога за шиворот и будете трясти, пока из небесной радуги не посыплются звонкие пистоли. И тогда вы начали свою блестящую карьеру, путешествуя от одного города к другому. В каждом новом городе вы брали кредит у местных торговцев, а потом сбегали в другой город и к другому поклоннику, играли с ним, заставляли ревновать, безумствовать, унижаться, – и в конце концов тоже бросали.

Заметьте, я не осуждаю вас. Я считаю, что когда-нибудь наступит время, когда все люди будут жить именно по таким прагматическим принципам. Я искренне восхищаюсь жителями американских колоний, которые сейчас взяли этот принцип на вооружение. Минувшей зимой несколько колонистов переоделись индейцами, проникли на британский корабль и сбросили в воду ящики с чаем, которые английское правительство согласилось поставлять даже по более низкой цене, чем контрабандная. Но ненависть колонистов к тому, что им указывают из Лондона, как нужно жить и по какой цене покупать, заставила их пойти на дерзкую авантюру. Скоро колонисты соберутся на конгресс, который составит новую, великую хартию вольностей. Это заря новой эпохи, начало нового мира, о котором я мечтаю и который я всею своею душой поддерживаю.

Но вы ошиблись в одном. Я не предам свою страну. Россия, какой бы плохой, жестокой и азиатской она ни была, – моя родина. Что бы там ни говорили лейпцигские профессора, как бы ни ворчал старик Мюллер, я никогда не поверю в то, что моя страна хуже Германии, Франции или Италии. Да, в России всё по-другому, да, здесь до сих пор царство непросвещенной тьмы, нищеты и произвола знатных и богатых. Но я всегда буду защищать мою страну. И неважно, кем я буду, шпионом или художником, я буду любить ее. Ежели вы думаете, что я, только из-за своих республиканских убеждений, из-за искренней ненависти к русскому свинству, снова отдам Россию немцам, точнее, одной и явно не лучшей немке, – вы заблуждаетесь…