Ардагаст и братство тьмы - Дмитрий Баринов Страница 52

— На копья коршуна!

Ломая ели, птица всей своей тяжестью напоролась на подставленные копья. Следом в тело коршуна вонзились мечи и секиры. Особенно усердствовали пермяки, мстя за многовековой страх своих предков. Незнаемые не посмели вмешаться — особенно после того, как упавшее головой к ним чудовище в предсмертной ярости ударило молниями прямо в их гущу. Добили коршуна удары Лунг-отыра. С торжествующим видом, будто сам Грозовой Охотник, воин-шаман опустился с неба на спину поверженной птицы и, напевая, пустился в пляс с мечом и акинаком в руках, под удары бубна Або. Панцирь манжара гремел, блестя серебряными бляхами-драконами, металась длинная чёрная коса, падавшая на спину из-под шлема.

Тем временем с деревьев спустились заброшенные туда коршуном Кудым с сыном. Глядя на них, манжарский вождь усмехнулся:

— Ай, хорошо летают пермяцкие князья! Как орлята — совсем молодые.

— Как медведи! — проговорил Перя, потирая ушибленные места. — Чтобы я ещё когда полетел! Ну где видано, чтобы медведь летал?

— Летали вы для первого боя неплохо. Все трое, — снисходительно произнёс Аристей.

Або молчал, высматривая духовным зрением Сизью. Живучая ведьма свалилась со спины падавшего коршуна, но успела обернуться совой и куда-то улетела, избежав стрелы Ардагунды. Но больше всего тревожила шамана не скрывшаяся ведьма, а выступившая вдруг из-за облаков вершина Тельпосиза, увенчанная снеговой шапкой. Чего ждать от её владыки, могучего и беспощадного бога северного ветра?

Тем временем отряд Сигвульфа переправился через Печору. Мало кто из незнаемых заметил плывших ночью на лодках и плотах печорцев. И никто — всадников, ехавших левым берегом за деревьями. Место переправы закрывал от главных сил Корт-Айки болотистый полуостров. И всё же, не успели печорцы перевезти всех конников, как незнаемые обнаружили врага у себя в тылу. Толпа двинулась на небольшой отряд с криками, рёвом, бранью. Оглушительно лаяли пёсиголовцы. Скопище вёл, потрясая железной секирой, могучего сложения безголовец в кольчуге. Бородатое лицо его выглядывало из разреза на груди.

Сигвульф, однако, лишь посмеивался, глядя то на приближавшуюся толпу, то на двух эллинов. Царевичи же были настроены и вовсе беззаботно. Германец взмахнул рукой, и три сокола-нура взлетели, держа в когтях увесистые мешочки. Оказавшись над головами скопища, они клювами и когтями разорвали мешочки, из которых посыпался голубоватый порошок. Птицы-оборотни полетели кругами, рассеивая его. Им помогал ветерок, насланный Миланой.

Вскоре воинственный гвалт толпы сменился криками, полными страха. Полчище, никем не гонимое, бросилось бежать вглубь леса. Незнаемые отчаянно вопили, давили друг друга. Безголовец в кольчуге размахивал секирой, пробивая себе дорогу среди своих, пока не был ими повален и затоптан. Пёсиголовцы тоскливо, жалобно выли. Сотня всадников, которую незнаемые могли бы прижать к берегу, даже сбросить в Печору, показалась им вдруг страшнее всех подземных чудовищ.

А вслед им уже гремело беспощадное «Мара!». Отравленный страхом воздух был не опасен воинам Сигвульфа: колдовской ветер гнал его вперёд, не давая при этом убегавшим освободиться от ужаса. Сарматы без устали кололи, рубили, топтали конями бегущих. Ещё безжалостнее истребляли подземных пришельцев немало натерпевшиеся от них печорцы. Кого жалеть? Нелюдь? Всех этих волосатых, безголовых, козлоногих, что явились из своего мира в этот только для того, чтобы убивать, жечь, насиловать? Ещё и творить напоказ всё, на что людям и глянуть-то стыдно...

Кое-где незнаемые пытались давать отпор, сбивались в кучи, но быстро гибли под мечами и стрелами: их противники трусами не были. Сигвульф в рогатом шлеме, с окровавленным мечом, громко взывая к Одину, первым бросался на сопротивляющихся: много ли чести воину рубить перепуганных двуногих баранов? Сагдев с Сораком и вовсе чувствовали себя героями из песен. Два эллина рубили и кололи вместе со всеми. Но только у них эта бойня вызывала отвращение. Избиваемая сарматами и печорцами толпа бежала на северо-восток, туда, где река Щугор вырывалась из ущелий Иджид-пармы.

На севере и востоке кипел бой, но над устьем Подчерья две рати только перестреливались и переругивались. Незнаемые лаялись самой мерзкой венедской бранью — той, что Матери Сырой Земле неугодна. Не иначе от кузнеца выучились. Росы отвечали им тем же: по матери ругать только людей грех, у нечисти мать другая — чёртова.

Каждый из предводителей хотел выманить врага на свой берег. И всё же бой здесь начали росы, и раньше, чем рассчитывал их царь. Один из дубовых великанов принялся во всю деревянную глотку поносить Ларишку грязными венедскими словами. Царица лишь громко сказала мужу:

— Только не вздумай сам биться с этим чучелом. Оно же само не знает, что говорит! Пустим его потом на дрова.

— Верно! Велика честь для него — с царём сражаться, — отозвался Шишок и низко поклонился Ардагасту. — Солнце-Царь! Дозволь выйти поединщиком, постоять за честь твоей царицы и всех росов.

Царский леший давно изнывал от бездействия. Он ведь остался тут потому, что хотел помериться силой с деревянными великанами. Зная это, царь кивнул ему.

Незнаемые дружно покатывались со смеху, глядя, как невзрачный мужичок в сером кафтанишке и лаптях перебирается с островка на островок, шестом нащупывая брод, ещё и вопит:

— Эй, ты, вояка стоеросовый, башка дубовая! Я, Шишок, зову тебя на честный бой!

Вслед за мужичком, воинственно взлаивая, плыл волк, которого многие приняли за собаку.

На берегу поединщика уже ждали два крупных, с медведя, зверя — лиса да заяц. За ними толпились подземные сииртя с копьями.

— А ну, с дороги! Я кого на бой звал?

Сииртя лишь засмеялись: одолей, мол, сначала нас. Шишок с размаху огрел шестом по морде громадного зайца, и тот сразу же отпрыгнул в сторону. Оскалив мощные клыки, на лешего бросилась лиса. Тот отскочил, махнул шестом, и зубы зверя сомкнулись на дереве. В следующий миг лисе стало не до Шишка: Серячок, прыгнув, вцепился ей в шею. Но прежде, чем она успела высвободить зубы из древесины, лешак дёрнул за шест, и зверь свалился с обрыва в реку. Волк и огромная лиса с рычанием и визгом дрались в воде, а на Шишка уже лезли с копьями сииртя. Низкорослый лешак был всё же на голову выше подземных человечков, а шестом орудовал так ловко, что они вскоре расступились перед ним. Тем более, что лез поединщик прямо под громадные дубины сразу двух великанов — соснового и дубового.

Со скрипучим деревянным смехом два исполина молотили по земле толстыми еловыми стволами, но никак не могли вбить в землю юркого противника. А тот, улучив момент, оказался у них за спинами. Скопище замахало оружием, отгоняя его назад. Леший отскочил, прижался к стволу — и вдруг перед глазами незнаемых предстал покрытый серой шерстью остроголовый великан ростом с само дерево.

Кузнец выругался. Как он сразу не сообразил, что потешный нахальный мужичок — леший, да ещё венедский! Здешние-то лешаки рост менять не умеют... А Шишок, не желая нападать сзади, уже снова оказался перед опешившими великанами. Сосновый исполин, скверно бранясь, замахнулся дубиной. Леший перехватил её, вывернул вместе с рукой. Раздался треск, затем — резкий, скрипучий крик. Толстая рука — ветвь — была сломана в запястье. Не давая противнику опомниться, Шишок обхватил его руками. Великан тоже обхватил лешего, прижал к себе. Могучее тело Шишка словно попало в тиски. Живой исполин с силой рванул деревянного. Лопнули кожаные ремни, привязывавшие ноги великана к дереву, и тот стал быстро уменьшаться в росте. Лешак швырнул его наземь, подобрал громадную дубину и двинулся на дубового великана с криком: