Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга 1 - Андрей Лазарчук Страница 50

Саша – а дальше?

Пусто. Она судорожно обшарила всю свою такую маленькую память. Пусто.

Хотя… документы?

В кармане куртки лежал бумажник, обвязанный грязной ленточкой. Она раскрыла его – но там были только три медных ключа на толстом колечке с выгравированными знаками и несколько засаленных и обтрёпанных игральных карт. И ещё – маленькая, в указательный палец длиной, дудочка из коричневатого дерева.

Смешно…

Тем не менее она почему-то знала, что ничего важнее этого в мире не существует. По крайней мере, для неё.

Ещё в бумажнике нашлись три пятитысячные бумажки. Вот для этого в памяти место нашлось, с каким-то неудовольствием подумала она, на эти деньги можно один раз поесть: сытно, хотя и не очень вкусно.

А ещё во внутреннем кармане она нащупала рукоятку револьвера…

Что-то сработало внутри. Даже не в голове, а в плече или в локте. Рука отдёрнулась от находки и быстро скользнула в боковой карман, как в нору. Рука что-то знала.

И это знание – зелёного цвета облако – поползло было от плеча вверх, но вдруг бросилось в ноги и заставило встать, встать немедленно – и смываться отсюда подальше. Здесь было, оказывается, самое опасное место…

Она уже заходила за угол, когда позади хлопнула подпружиненная дверь, всхлипнула отключаемая сигнализация машины (откуда она это помнит?.. неважно…) и чей-то очень знакомый голос произнёс, заканчивая начатую ещё на лестнице фразу:

– …и сразу назад. Вряд ли это она, но – убедиться никогда нелишне. Отзвони мне, понял?

– Да понял, чего тут. Только всё равно какой-то херней занимаемся, Стас, ей-богу…

– Ладно, не ной. На обратном пути к Дубу заедь, пива "Миллер" возьми пару упаковок…

Хлопнула дверца, мягко заработал мотор. Саня, ковыляя, обогнула дом чуть раньше, чем тронулась с места машина и водитель мог бы заметить её. Но сейчас он выедет из двора – и она окажется перед ним, как заяц в нетоптаном поле…

Торопясь успеть, Саня взобралась по лестнице – семь ступенек! – вверх и успела закрыть за собой дверь. Сквозь зарешёченное окошечко она увидела машину: серую, хищную, низкую, быструю.

Похожую на махогона.

Она отступила вглубь помещения и налетела на какую-то толстую старуху. Старуха сильно пихнула её и выругалась.

– Простите… – прошептала Саня.

– Чего "простите"! Чего "простите"! Понаехало вас, тварей…

– Ты как заругалась-то, Викторовна? – укорила её другая, в вязаной шапочке и очках. – Не стыдно тебе?

– Мне ещё стыдно, скажешь тоже! Вон – шастают по подъездам да по чердакам! Звонют тут: беженцы, мол, на кусочек хлеба – а сами глазами зырк да зырк… Ну, я-то сразу поняла, каки они таки беженцы. А деньги-то наши пенсионные им все и уходют, тут мне в собесе добры люди объяснили, как есть…

Саня, внезапно ослабев, прислонилась к стене. Она только что, полминуты назад, чудом избежала чего-то, что могло быть пострашнее смерти. Осознание этого ещё не пришло полностью, но уже начало проникать в поры воображения.

– Эй, девка, ты чего так побелела? – спросила старуха в шапочке. – Правда беженка, что ли?

Саня покачала головой. В глазах странно двоилось.

– Да наркоманка она, по глазам видно, – сказала толстая Викторовна. – Пошли, пошли, Клавдея, добрая ты уж больно…

И старуха в шапочке дала себя увести.

Очередь в кассу смотрела на Саню неодобрительно.

– Так, – сказала женщина за окошком и встала. – Вам чего, гражданочка?

– Она ж больная, – сказал кто-то в очереди. – Видно же. Позаражает всех.

– Я… заблудилась… – с трудом преодолевая дрожь, сказала Саня. – У меня… нога болит. Очень болит.

– А, так ей травпукт нужен! – будто бы обрадовался кто-то. Они все, кто стоял в очереди, вдруг слились для неё в одно существо. Не то чтобы злое, не то чтобы доброе… – Травпукт, голубушка, в соседнем дворе. Выйдешь сейчас, повернёшь направо, там гаражи будут, пройдёшь – и увидишь ворота, а на воротах написано…

За воротами стояла машина без колёс – просто на каких-то чурбачках. Возле машины сидели двое в белых халатах и курили: белёсый парень с редкими волосами и молодая горбоносая женщина в высоком крахмальном колпаке.

– О! – сказала она. – Клиент созрел. Проходи, красавица, раздевайся…

В тёмном тесном коридорчике пахло сильно и как-то полузнакомо. Перед дверью с надписью "В уличной обуви не входить!" стояли две пары очень старых тапочек. Саня, с трудом дотянувшись до шнурков – колено совсем не гнулось, – сняла свои ботинки и вошла в кабинет. Там сидела ещё одна женщина, пожилая.

– Вон, раздевайся, – показала она за ширму. Там стояла рогатая металлическая вешалка.

Саня сняла куртку. Посмотрела на себя. На ней натянут был чёрный свитер – весь в дырах, будто опалённый. Она сняла и свитер. Под свитером оказалась бесформенная полотняная рубашка, не слишком свежая, но и не так уж сокрушительно пострадавшая.

Вошли те, что курили. Парень уселся за стол, женщина в колпаке отошла к окну.

– Слушаю, – сказал парень.

– Нога болит.

– А что именно?

– Колено.

– Травма была?

– Не помню.

– Как так? Пьяная была?

– Не знаю. Я вообще мало что помню.

– Вот как здорово. Как хоть звать-то, можешь сказать?

– Александра.

– Ну, хоть что-то… Ладно: фамилия-имя-отчество.

– Фамилию не помню.

Парень отложил ручку, которой собирался писать.

– Как это?

Саня пожала плечами.

– А документы есть?

– Нет. Были бы – сама бы посмотрела…

– Так. А живёшь где?

– Не знаю. Я в себя на скамейке пришла.

– Постой. Что же ты раньше-то делала?

Саня нахмурилась.

– Кажется, училась. Смутно что-то такое… пробивается.

– Та-ак. Имя, значит, Александра… лет сколько?

– Девятна… А какое сегодня число?

– Нормально. Шестнадцатое апреля. Год не нужен?

– Апре… апреля?

– Шестнадцатое апреля девяносто седьмого года. Тысяча девятьсот.

– Да-да… Так… я помню – был февраль… суббота… кажется, восьмое. Да, восьмое. Мы поехали в деревню, потом обратно, была пурга… приехали – и тут сказали, что сгорело общежитие…

– Пал Сергеич, – сказала вдруг пожилая, – точно: восьмого февраля пожар был в педучилище. У моей соседки там дочка учится.

– Вот что-то выясняется, – сказал Пал Сергеич. – Значит, учащаяся педучилища Александра… не вспомнила?