Мефодий Буслаев. Лестница в Эдем - Дмитрий Емец Страница 50

– Потому что таить в себе гнев «холодный»или «горячий» – все равно что день за днем бережливо собирать в коробочкутухлятину, чтобы больше воняло. Возможно, гнев сберегает тело, но не сберегаетэйдос. А тело все равно рано или поздно станет глиной. Конечно, нет смыслаторопить этот момент, но и бегать от него тоже глупо.

– Хочешь сказать, что вы, светленькие,вообще не признаете гнева? – удивилась Улита.

Дафна честно наморщила лоб, пытаясь вспомнить.Теория ей всегда давалась сложнее, чем практика.

– Ну, во всяком случае, гнева,нацеленного еще на кого-то. Гнев может быть оправдан только в том случае, еслион направлен на себя самого и на ту закисшую грязь, которой мы полны до ушей.Ну и, разумеется, на мрак.

– Во-во! – подтвердила Улитажизнерадостно. – На мрак! Если кто-то докажет, что Гопзий – свет, пустьотгрызет мне любое ухо на выбор. Только не правое – я в нем серьгу цыганскуюобожаю носить. И не левое, а то дужку очков цеплять не за что будет, –уточнила она после короткого раздумья.

– Разве ты носишь очки? – удивиласьДафна.

Ведьма смутилась, что сболтнула лишнее.

– Вообще-то линзы. А когда-то давно истеклышки носила. Очки удобнее линз, если разобраться. Снимаешь их, и никогоможно не узнавать… Пятна такие бродят с ножками и разговаривают с тобойзнакомыми добрыми голосами.

По лестнице прокатился и толкнул дверьпризывающий окрик. Ведьма, всполошившись, на минуту выглянула и тотчас вновьвернулась.

– Шеф спрашивает: слабонервных нет?..

– А что такое? – спросила Даф.

– Потом узнаешь. Так есть или нету?

– Разве что мой котик!

Улита с сомнением посмотрела на Депресняка,который, повиснув на боксерской груше, прочерчивал по ней когтями полосы.

– Этот-то? Да в нем три дня скальпелемковыряйся – ни одного нерва не найдешь… и мозгов, если разобраться,тоже, – добавила она, поразмыслив.

С улицы донесся нетерпеливый гудок.

– Арей уже в машине! Все, поехали! –заторопилась Улита.

– Куда?

– Скоро поймешь! И сурка своего буди! Эй,Буслаев, подъем! Родина не ждет! А ну, быстро очистил мои любимые маты и вернулмне куртку! – принялась распоряжаться ведьма.

Сонный Меф хмуро поднялся и, покачиваясь, наавтопилоте отправился вслед за Дафной и Улитой. Снаружи уже ждал новенькиймикроавтобус с затемненными стеклами и надписью «Экскурсионный» на белыхбортах. Вдоль микроавтобуса, заложив руки за спину, прохаживался Мамай. УвидевДафну, он неприязненно повернулся к ней сутулыми лопатками.

«Ах, вот ты как! А я тебя все-таки люблю! Хотьты тресни! Люблю и жалею!» – упрямо подумала Дафна.

Мамай дернулся, точно от электрическогоразряда и, скрежеща зубами, принялся пинать шину. Вскоре он уже гнал автобус поКронверкскому проспекту. Проползали длинные сырые дома. Пугливо шарахалисьсветофоры.

Арей зевал, откинувшись на подголовник.Городом он интересовался мало, и если и поглядывал по сторонам, то без любопытства.

– Синьор помидор, ну как тебеПитер? – спросил он вскользь.

– Не особо, – ответил Меф.

– Чего так плохо? Архитектура ненравится?

– При чем тут архитектура? Здесь меня всевремя бьют. По сторонам посмотреть не успеваешь, – сказал Буслаев.

Улыбка, которой одарил его Арей, больше былапохожа на оскал.

– А ты ожидал, что тебя здесь будуткормить, холить и лелеять? Запомни: холят, кормят и лелеют только бройлерныхцыплят, и то жизнь их коротка, а финал печален.

Мамай пронесся по узкой прямой улице, снеслевое зеркало о тесно припаркованные машины и круто вывернул руль направо.Мелькавшие вокруг дома показались Дафне смутно знакомыми. Память покрыласьсетью трещин, и оттуда выглянул большеголовый кукушонок недавнего воспоминания.

– Куда мы едем? – спросила она.

– Слышала песенку: «Поедем, красотка,кататься, давно я тебя не катал?» Катаешься – вот и катайся себе, – ленивобросил Арей.

Дафна быстро взглянула на него. Незримаямуха-задируха куснула ее в язычок.

– А вы помните финал этой песенки?Советую вспомнить и сделать выводы! – сказала Даф.

Улита захохотала, сотрясая микроавтобус, малоприспособленный к перевозке буйно веселящихся ведьм.

– Один – ноль в пользу светлой!Признайте, что вас побили, шеф! Причем вашим же оружием! – едва выговорилаона сквозь смех.

– Мое оружие меч. Если кому-то нетерпится испытать дудочку – милости просим! – недовольно сказал Арей,однако от новых выпадов в адрес Дафны воздержался.

Мамай резко затормозил и, оглянувшись,посмотрел на Дафну с большим злорадством. Чем оно вызвано, Дафна поняла, тольковыглянув в окно. Эта была та самая площадка в конце Большого проспекта, кудаони уже приезжали вместе с тем же Мамаем, и он, разумеется, это прекраснопомнил.

Сквозь затемненное стекло было видно, как поплощадке, скрестив перед грудью руки, грозно прогуливается Таамаг. На стоявшийу бензоколонки автобус она обращала не больше внимания, чем уличный пес нарастрепанную ветром страницу конспектов по философии.

Ее могучий оруженосец, равномерно, какавтомат, вскидывал ноги, качая пресс на турнике. Турник, рассчитанный побольшей части на рахитичных старшеклассников, прогибался, плохо выдерживая егомощь.

– Здоровенький мальчик! Спорю, кашку вдетстве он съедал вместе с ложкой и рукой мамы, – сказала Улитаодобрительно.

Арей потянулся, с хрустом разминая пальцы. Мефожидал, что он сейчас призовет меч, но не угадал.

– На всякий случай напоминаю: мы приехалисюда на экскурсию! Все согласно бортовой надписи! Всеми видами любоватьсястрого из автобуса! Эстетическое наслаждение тоже получать из автобуса! –предупредил барон мрака.

– То есть как это? Выходить развенельзя? – озадачился Меф.

– Выходить нежелательно. Мы зрители шоу,но не участники, – подчеркнул мечник, с любопытством разглядывая Таамаг.

Как раз в этот момент валькирия каменногокопья с таким негодованием уставилась на двух тихих студентов, собравшихсяустроиться на скамейке, что оба сразу вскочили и ретировались. Один на ходупопытался что-то крикнуть, но его более осторожный товарищ, шепча, потянул егоза рукав. Таамаг повернулась к ним спиной и вновь продолжила прохаживаться.