"Тигры" на Красной площади. Вся наша смерть - игра - Алексей Ивакин Страница 50

— Фарбаутр, бог молний, помоги мне! — шепнул Макс Фольксфатер, пристально глядя на медальон.

И…

И ничего не произошло.

Унтершарфюрер закрыл глаза, потер горло, слегка помассировав кадык. И на древнегерманском медленно произнес:

Styp fyr norpan

á Niðavöllum

salr ór gulli

Sindra æsttar;

en annarr stóð

á Ókólni

bjórsalr jötuns,

en sá Brimir heitir. [48]

И опять — ничего. И тут Макса осенило. Нужна кровавая жертва. Иначе, он не вернется домой. Причем, не просто кровавая. А огненная. Иначе боги не внемлют.

Эсэсовец поднялся. Проверил магазин своего верного «МР». Отлично. Надел на левую руку асбестовую перчатку и, взявшись за ствол, медленно пошел вдоль обрывистого берега небольшой реки. Шел он недолго. Метров пятьсот, пока не вышел к небольшому поселку, состоявшему из двухэтажных деревянных бараков.

«То, что надо», — подумал унтершарфюрер Фольксфатер.

Из ярко освещенного углового окна доносились пьяные песни.

— Руссише швайне, — пробормотал Макс и достал из подсумка гранату с длинной ручкой. Нет… Все-таки русские — варвары. Вместо того чтобы как все нормальные люди отмечать праздники в пивной — эти пьют водку дома. И еще свои варварские песни поют, вместо «Хорста Весселя». И ногами топают с остервенением каким-то славянским.

Нормальные европейцы в пивных праздники отмечают, распевая «Хорст Вессель» и стуча кружками по столам.

Макс отвинтил колпачок на рукоятке. Выпал длинный шнур с фарфоровым шариком. Эсэсовец дернул за шнур. Подождал несколько секунд… Да, по инструкции граната должна была взорваться через пять секунд. В реальности же терочный запал горел до десяти. Неопытные солдаты кидали ее сразу, чем пользовались противники, нередко успевая кидать «колотушки» обратно. Нет уж… Подождем секунд пять…

Бросок! С грохотом граната стукнулась в стекло и… Отскочила? Унтершарфюрер немедленно отскочил в сторону, прячась от взрыва за кучей дров. Однако взрыва не произошло. Аммонал, видимо, слежался или отсырел. А может быть, и терочный запал из строя вышел. Стоп? А почему граната отскочила от стекла, а не пробила его? Что, русские стали ставить бронебойные стекла? Вторую гранату Макс готовить не стал. Просто встал на колено, поднял свой пистолет-пулемет и направил его на окно.

Выстрелить не успел.

Открылась дверь. В желтом электрическом свете появилась пошатывающаяся фигура пьяного русского:

— Maksimytsch? Ту? Kakogo huya w okno kamnyami pizdyaschiscih?

Из всей фразы Фольксфатер понял только одно: «Макс». И приподнялся:

— Я, я, натюрлих… — и дал короткую очередь по пьяному русскому.

И ошалел от увиденного. Почему-то пули летели медленно. Так медленно, что падали по пологой кривой к ногам русского. Макс буквально всем телом ощутил, что завяз внутри какого-то мармелада, словно муха в янтаре… С огромным трудом, пытаясь закричать застрявшим желеобразным воздухом, он приподнял ствол, и пули пошли выше и уже долетали до груди русского, но бессильно тыкались в него и орехами лещины падали на деревянный пол.

— Friz, ohuel, tschto li, sowsem? Seitschas ya tebya tak upizdyaschu…

И русский пошел словно медведь, раскинув лапы, рыча от ненависти!

Крик вдруг прорвался сквозь дремоту, и Макс проснулся от замерзлой дрожи.

Костер давно погас, и мокрый пот накрывал землю промозглым туманом.

Приснится же такое…

Впрочем, идею о жертвоприношении нужно обдумать. Кто такой воин СС? Это жрец войны. Что такое война? Это жертвоприношение для германской расы. Больше крови — больше счастья. Каждый убитый враг на фронте — новый рожденный ребенок в тылу. А если фронта нет? Тогда его надо сделать. Вот и все.

Макс поднялся с земли. Разминая затекшее от долгого лежания на земле тело, сделал несколько наклонов, потом отжимания, потом бег на месте…

Так… Время убивать и возвращаться домой. Без крови нет жизни. Это знает каждый новорожденный. И каждая мать. А сейчас Макс мать сам себе. И нужно пустить кровь, чтобы вернуться домой. Иначе — никак.

Он снова повертел странный медальон в руках. Повертел, потом, повинуясь какому-то странному чувству, надел на шею и крепко сжал его в руках. Сделал шаг и…

И мир снова изменился. Вместо замусоренной рощицы на берегу некрупной реки прямо в лицо ему смотрел выпученными глазами какой-то еврей в белом халате. А может, и не еврей, может, итальянец или румын. Этих Макс ненавидел еще больше. После Сталинграда. Черноглазый брюнет с длинным унылым носом резко отшатнулся от немца.

Короткая очередь…

Фольксфатер перешагнул через труп в белом халате. Впрочем, почему белом? Уже красном. Так… И где унтершарфюрер на этот раз? Макс огляделся.

Пустая комната.

За спиной столы. На столах снова плоские рамки, в которых дымят мультяшные танки… Три пустых кресла. Яркий свет. Итало-румыно-еврей на полу. Так…

Макс вдруг понял, что очень устал от всего этого безобразия. Если боги не хотят его возвращать в Фатерлянд, значит надо убивать здесь. Убивать по-настоящему. И помоги Один, чтобы это был не сон. Он пинком открыл дверь. За угол кинул еще одну гранату. На этот раз последнюю. И она — взорвалась. А потом пошел по коридорам, отстреливая паникующих в ужасе белохалатников, метавшихся из комнаты в комнату. Откуда-то сверху заорал металлический голос:

— Тревога! Тревога! Уровень пять!

Язык этот Макс понял сразу. Он его еще в школе учил. Язык вечных врагов вечного Райха.

Язык англосаксов.

— Ферфлюхте швайнехунд! — прошипел он, войдя в очередную комнату.

Но выстрелить не успел.

Его опередил какой-то парень, забившийся в угол и закрывавший от страха руками голову. Тоже в белом халате, но заоравший на родном языке Рейна и Одера:

— Нихт шиссен, битте!

— Ты еще кто такой? — широко распахнул белесые ресницы унтершарфюрер, но стрелять не стал. От удивления, наверное.

— Их бин…

Чучело в халате стал рассказывать. И практически с каждым словом глаза Макса становились все больше и больше.

После окончания рассказа глаза эсэсовца стали похожи на японский флаг.

— Это ты меня сейчас можешь домой вернуть?

— Да хоть в рейхсканцелярию, фюрером клянусь, майн готт!