"Тигры" на Красной площади. Вся наша смерть - игра - Алексей Ивакин Страница 49

Тут до Кролика чота доходит и он подымает голову. Картина маслом. Командир, окровавленный, как корова после убоя, ходит по избе. Под мышкой у него гитара, и след кровавый стелется. Везде.

— Ох, гребаный же ты насрать!

Минут через пять медик мне делает повязку, все дела, и мы идем к костру. Добрый я и охреневший от такого внезапного расклада Раббит.

А я, дурак дураком, водку у костра оставил. Обе бутылки. Пока меня спасали, девки одну и выжрали. Без закуски. Без запивона. И сидят как ни в чем не бывало. Вот как молока попили.

Но одну оставили. Вежливые.

И тут мы из темноты — я с гитарой и забинтованным пальцем и Кролик с глазами филина.

А потом давай песни петь и водку дальше распивать.

Причем на гитаре играл я, ага.

А потом чета палец стало дергать как-то.

Девка, которая топором бахнула, вдруг озаботилась:

— Ой, это я тебе так?

— Не, это меня в лесу гаубица ранила, — успокаиваю я ее.

И тут я начал трезветь…

Стало больно. А она охает:

— Ой, ой…

— Не сцы, — говорю. — Женщина! Раббит один из лучших врачей нашей Кировской краснознаменной и орденоносной области!

Он аж челюсть на землю уронил. Он же этого не знал. А откуда может знать студент третьего курса факультета «География», что он лучший врач? Ему же до этого никто не говорил.

— А у вас специализация какая? — жадно интересуется девочка.

Крол ответить не успел. Я ляпнул бухим языком:

— Да проктолог он…

Каково же было наше изумление, когда девка радостно спрыгнула с пня и начала снимать штаны:

— Ой. А у меня геморрой после первых родов, вы не могли бы посмотреть? А то я на операцию боюсь ехать, потому как на третьем месяце я!

Раббит на меня так недобро посмотрел и пошел за разноцветным спиртом, потому как водка в этот момент кончилась.

Девки пили как олени на водопое.

А меня чота понесло. Я этой бабе дурной посоветовал спиртовые компрессы делать на больное место.

Суровая беременная женщина, да…

Постепенно светало. Надвигалось второе мая, мы трезвели, бабы не пьянели… наконец, я разглядел, кого я привел в дом.

Годзиллы красивее. Не, которая молчаливая еще ниче, если глаза закрыть. А вот та, которая беременная с топором…

— Ладно, девочки, пора спать, — решился Раббит.

— Ой, мне домой надо, — сказала вдруг беременная. — Иначе меня муж убьет. Я уже три дня дома не ночевала! Мальчики, проводите меня, пожалуйста!

Молчаливую мы отвели в дом и уложили в кролячий спальник.

Беременную с геморроем пошли провожать.

К дому ее пришли уже трезвые.

— Мальчики! А давайте вы в гости зайдете? А то муж у меня такой сердитый. А при вас он будет добрее! А то в прошлый раз он в меня из ружья выстрелил, но промахнулся! А у меня водка есть! Настоящая!

Ой, как мы бежали оттуда…

Деревенская улица. Из-за заборов лают сонные собаки. Солнце встает из-за леса. Птицы чирикают. По улице бегут двое. Один — нормальный, второй руку с белым пальцем в зенит выставил.

Перед тем как войти в дом, мы дожрали фляжку и пошли спать.

Спал я плохо. Руку дергало. Поэтому я спал, вытянув руку вверх.

Орлик потом рассказывал:

— Утром просыпаюсь, смотрю… Блять! Рядом с ней Кролик. А еще рядом с ней командир лежит, с головой в спальник закутался и рука как перископ подводной лодки — туда-сюда, туда-сюда.

Я тоже потом просыпаюсь. Рука болит так, что… И температура.

— Сепсис, — важно говорит довольный «ведущий проктолог». Рядом с ним лежит сонная «молчаливая» крокодилица и время от времени вытирает губы.

— Херня какая, — важно отвечаю я. Самого трясет, блин. Похмелье, наверное. Втачиваю вместо кофею сто грамм спирта «Хамелеон», после чего меня, плавно теряющего сознание, парни тащат в местную больничку.

Шикарная, надо сказать, больничка. Корпуса с переходами, парк… И две медички. Очень, очень красивые, в отличие от вчерашних… (Эпитеты кончились).

И ну давай с меня повязку снимать присохшую. А потом в мясо тыкать палочками какими-то. В живого, между прочим, человека! Очень неприятное чувство, когда тебя за кости трогают.

— А кто это вас так профессионально обработал? — интересуется одна.

Раббит рядом стоит и гордится:

— Я чо, я ж проктолог…

— А я бы не сказала, — меланхолично отвечает другая, которая карточку заполняет.

Обработали они мне рану, уточнив перед этим — а пил ли я?

— Нет! — в один голос взревели мы с Кролом. Стекла в момент запотели, а врачихи поморщились.

— Это его гаубицей! — уточнил наш медик полевой.

Врачихи укоризненно посмотрели на него.

— Да я топор уронил нечаянно… — повинился я.

В рану запихали какую-то резинку. Начали заполнять журнал.

Это был первый и последний случай, когда я разобрал почерк врача.

Записи там были такие:

«Двадцать пятое апреля. Иванов. Москва. Огнестрельная рана живота».

«Двадцать шестое апреля. Петров. Проникающее ножевое ранение в грудную клетку».

«Второе мая. Измайлов. Киров. Рубленая рана топором».

А чо нам, вятским? Мы на полу сидим, не падаем и семеро топора не боимся. Не то что салабоны питерско-московские.

Да, еще вкололи чего-то.

Потом я спал еще сутки на базе, изображая рукой подводную лодку. Третьего же числа мы снова уехали в лес.

Молчаливая девка так с нами до отъезда и сидела, приставая ко всем, кто под губы подвернется. А мы что-то брезговали ею.

А палец? Да на месте палец, только ноет, собака такая, в сырую погоду, надкостницу тогда тоже задело. Но я привык, не замечаю уже.

* * *

— Врешь, — усомнился Лисицын.

— Врет, врет, — засмеялся Раббит. — Все не так было. Не южный Ямал, не топор, и не две беременные бабы.

— И ты не ты? — покосился в его сторону майор.

— Конечно. Я же не проктолог?

— Таки да… Ты больше по гинекологии специализируешься…

И майор Измайлов снова пошевелил угли в костре:

— Где там Прохор, интересно?