Подмена - Бренна Йованофф Страница 5

Войдя в прихожую, я бросил сумку с учебниками и стащил с себя толстовку. Один рукав был измазан кровью. Сначала я хотел ее просто выбросить, но понял, что папа не оставит это без замечания.

Закуток для стирки располагался в небольшой нише в конце коридора. Я не любил туда заходить. В тесной каморке от корпусов стиральной и сушильной машин из нержавейки шел густой ядовитый запах. Минуту-другую я раздумывал, как пересилить себя и запустить стиралку, но пока я там стоял, даже не закрыв дверь, у меня начало дико стучать в ушах. Тогда я скомкал толстовку и решил, что если не забуду, попрошу Эмму выстирать ее. В горячей воде. С пятновыводителем. Короче, я бросил толстовку в корзину для грязного белья и поплелся на кухню.

Из глубины дома доносился стрекот клавиатуры. Мама была у себя в кабинете и печатала что-то на компьютере.

— Мэки! — окликнула она. — Это ты?

— Угу.

— Смотри, чтобы отец не застукал тебя, когда прогуливаешь, понял?

— Угу, ладно.

Я налил себе стакан воды, сел за стол и уставился на скатерть, пытаясь вычислить последовательность клетчатого орнамента. Красный, черный, снова красный, белый, зеленый, а потом я сбился.

Когда вошла Эмма, я настолько глубоко ушел в это занятие, что вздрогнул, почувствовав ее руку на своем плече. Я начал объяснять ей про стирку, но осекся, увидев, что Эмма не одна. С ней была девушка — высокая, серьезная, с длинным, очень худым лицом.

Эмма вытащила из буфета банку арахисового масла, взяла пластиковый нож для пикника.

— Эй, уродец, — сказала она, взъерошив мне волосы. — Что-то ты рановато сегодня. — Она посмотрела через коридор на дверь кабинета и потом спросила, понизив голос до еле слышного шепота: — Как себя чувствуешь?

Я покрутил рукой, давая понять, что так себе.

— Разве у тебя сейчас не ботаника?

Эмме было девятнадцать, и она никогда не прогуливала, с пугающей целеустремленностью посещая все научные классы в колледже.

— Профессор Крэнстон предоставила нам свободное время для работы над групповым проектом. — Эмма ткнула пластиковым ножом в сторону незнакомой девушки. — Это Джанис.

Джанис села напротив и сложила на столе руки перед собой.

— Привет, — сказала она. У нее были тусклые каштановые волосы, неопрятно свисавшие по сторонам длинного лица.

Я кивнул, но ничего не сказал.

Она разглядывала меня с таким интересом, будто я был лабораторным образцом, каким-то жуком с булавкой в спинке. Глаза у нее были огромные и темные.

— Почему она называет тебя уродцем?

У некоторых людей есть дар буквально несколькими словами сгладить любую неловкость и выйти из любой ситуации. У меня такого дара не было. Поэтому я просто смотрел на свои руки и ждал, когда Эмма все исправит.

Эмма — мастер спорта по лжи. Королева тезиса «мой-брат-совершенно-нормальный, мой-брат-просто-застенчивый» или «мой-брат-очень-болезненный, он-аллергик, у-него-мононуклеоз, он-отравился, у-него-грипп». Внимание, самая главная, самая чудовищная ложь: мой брат.

Как и ожидалось, Эмма подошла ко мне сзади и положила подбородок на мою макушку. Волосы у нее были тонкие и мягкие. Непослушные прядки выбились из-под резинки и висели вдоль щек, щекоча мне лицо.

— Когда он был маленьким, то был самым уродливым существом на свете. Весь желтый, сморщенный. Да еще с зубами! — Она отпустила меня и повернулась в сторону кабинета. — Полный комплект, да, мам?

— Как у Ричарда Третьего, — отозвалась мама.

Джанис продолжала жадно рассматривать меня, почти нависнув над столом, будто проголодавшийся человек над тарелкой еды.

— Да уж, но теперь-то он совсем не уродец!

— Я пошел к себе, — сказал я, отодвигая стул.

В своей комнате я улегся на кровать, но никак не мог устроиться удобно. Меня мучило беспокойство, под кожей словно копошились сотни мелких букашек. Мужчина на мосту ждал именно меня — меня, а не первого встречного школьника, надумавшего пройти по мосту. Он вглядывался в мое лицо, словно что-то искал в нем.

А еще меня продолжал бить озноб после всей этой крови, мне было хуже, чем обычно; хуже, чем я привык.

Наконец я встал и пошел в гардеробную. Вытащил электрогитару, усилитель, надел наушники.

Моя гитара была имитацией «Черной красавицы», только я собственноручно выковырял из нее все металлические украшения. Если песня была быстрой, я пользовался медиатором, но и без него лаковое покрытие струн спасало мои пальцы от ожогов. Впрочем, даже если бы мне пришлось играть на голых струнах, я бы, наверное, все равно не устоял перед искушением извлечь из инструмента этот низкий вибрирующий звук и насладиться его ощущением. Порой это было моим единственным спасением. И тогда все, что пугало или тревожило, вдруг оказывалось за сто миль от меня.

Я играл мелодии, которые знал, которые сочинил сам. Я перебирал аккордовые последовательности с высокими чистыми нотами, длившимися целую вечность, и воспроизводил тяжелые тона, которые гудели и повторялись эхом снова, снова и снова.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем меня охватило странное чувство. Мне стало казаться, что меня кто-то слушает. Нет, это была не реакция на внимание домашних и даже не фантазия, будто Эмма стоит за дверью в коридоре. Скорее это походило на жаркий, волнующий прилив энергии, когда играешь для незнакомых людей.

Я снял наушники и подошел к окну, но на заднем дворе, ясное дело, было пусто. Пока я размышлял, прошло еще какое-то время, и стало темнеть. Я стоял и все смотрел на лужайку и на кусты.