Башня - Колин Генри Уилсон Страница 49

Решив, что он ясно дал понять — переговариваться запрещено, паук отошел и позволил Вайгу сесть. Затем тронул средней лапой Найла и указал на содержимое мешка. Это был явно приказ уложить все на место. Разбираясь с содержимым, Найл опять почувствовал: вожак за ним наблюдает. Он удовлетворенно отметил, что способен при необходимости держать ум пустым и пассивным, что, похоже, и надо восьмилапому.

Через пять минут снова отправились в путь. У Сайрис вид был измученный, вялый. Было ясно, что она не может оправиться от потрясения — гибель мужа, разлука с родными малышками. Ощущалось и то, что искренняя радость матери от встречи с сыном уже меркнет от отчаяния при мысли, что вот и младший теперь в неволе. Она казнила себя так, будто это ее вина. Найлу очень хотелось заговорить с матерью, но под неотступным наблюдением пауков это было невозможно.

Пауки передвигались быстро, и от своих пленников требовательно ожидали того же самого. Найл разобрался наконец, как они ухитряются покрывать такие расстояния. По паучьему разумению, двуногие тянулись невыносимо медленно. Поэтому пленников заставляли частить трусцой, а сами шествовали рядом ленивой (по их меркам) походкой гуляющих. Найлу вначале сильно мешал заплечный мешок, снующий вверх-вниз. Заметив это, вожак стащил мешок с него и перекинул одному из своих сородичей. Двигаться сразу стало легче.

Будь на то хоть какая-то возможность, Найл с огромным удовольствием осмотрел бы местность, через которую они сейчас проходили. Никогда еще он не видел столько зелени на одном месте сразу. Когда-то эта прибрежная низменность была обитаемой. Навстречу неоднократно попадались остатки сельских строений. Теперь низменность пришла в свое естественное состояние: разнородная древесная поросль, буйство трав. Мимо с жужжанием проносились насекомые — мухи, осы, стрекозы; в поросли стрекотали кузнечики. Найлу это казалось каким-то раем. Даже забавно было, что впервые он видит это, будучи пленником.

Через час, когда солнце начало садиться за горы, стали устраиваться на ночлег. Люди полностью выбились из сил. Тяжело переводя дыхание, они, попадав, улеглись лицом к вольному небу. Один из пауков взялся вить паутину под ближайшим деревом, другие в это время нежились под вечерним солнцем. Когда сердце у Найла унялось, он блаженно расслабился. В тот же миг почувствовалось, как его «прощупывает» вожак — видно, просто так, для порядка; никакого рвения у восьмилапого не чувствовалось. В полусонном состоянии юноша подсоединился к умам пауков. Вклинившись, он как бы подслушивал их разговор, вместе с тем сознавал и их физические ощущения. Теперь было ясно, что пауки едят только живую добычу, поэтому запаса в дорогу брать с собой не могут. Причем дело даже не в том, что живая пища им больше по вкусу. Суть здесь в ином — в самой жизненной энергии, которую эти существа высасывают, смакуют и впитывают.

Открылось и то, что в отличие от людей эти существа полностью подчинены инстинкту. Миллионы лет они мало чем отличались от механизмов по отлову пищи, и весь смысл их существования заключался в том, чтобы хватать добычу и впрыскивать яд. Иных стимулов у них в жизни и не было. Найл способен был наслаждаться красотой пейзажа, представлять в уме далекие края, используя свое воображение. Бойцовых пауков пейзаж не трогал — разве как потенциальный источник пищи. А то, что называется «воображением», у них отсутствовало вообще.

К счастью, пищи здесь было в достатке. Пока сгустились сумерки, в паутину поймалось с полдесятка увесистых мух, их разделили по старшинству. Когда пауки поглощали пищу, умы у них сочились теплом непередаваемого блаженства. Найл с тревогой понял, что в некоторой мере их агрессивность к пленникам объясняется тем, что пауки расценивают людей, в общем-то, как еду. Зачем вести пленников куда-то, рассуждали они, если их можно просто съесть и утолить голод. Но, когда брюхо было набито, раздраженность прошла. Они не стали мешать пленникам, когда те разбрелись по кустам собирать плоды, и терпеливо наблюдали, как Найл, взобравшись на кокосовую пальму, скидывает зеленые еще орехи в руки Вайгу.

Чуть вяжущее молоко изумительно освежало и великолепно годилось для ужина из сушеного мяса и хлебцев. С хорошей едой улучшилось и настроение. Между людьми и пауками установилась интересная атмосфера взаимной терпимости. Найлу открылось, что эти большие, удивительно сильные существа у смертоносцев вроде невольников; к хозяевам они относились почтительно, но с некоторым страхом и скрытым негодованием. Они недолюбливали понукания. Дай им волю, они бы просто нежились на солнце и ловили насекомых. Даже ткать паутину не очень-то их прельщало. Этим они занимались лишь потому, что таков уж самый простой способ изловить добычу. Основная же их склонность и призвание — охотиться, полагаясь на собственную быстроту и силу. Охота для них — глубочайшее из удовольствий, какое только можно себе представить.

Найл так уморился, что ночь проспал, забыв даже прикрыться, — так и провалялся на наспех насыпанной куче из травы и листьев. Открыв глаза, обнаружил, что, оказывается, уже рассвело и один из пауков поспешно поглощает угодившего в тенета крылатого жука. Прочие охотники дремали на солнце. В отличие от смертоносцев бойцовые науки недолюбливали темное время суток, и возвращение дня наполняло их дремотной негой. Наблюдая за их медлительными, квелыми в этот час умами, Найл вспомнил о муравьях. Способность эта — понимать, что происходит в мозгах пленителей, — наполнила его неизъяснимым трепетом. Всю жизнь он испытывал перед пауками слепой ужас. И вот теперь некое потаенное чутье словно подсказывало: преодоление собственного страха — лишь начало какой-то небывалой великой борьбы.

Люди позавтракали плодами и сушеным мясом, запивая молоком недозрелых кокосов. Пауки к тому времени уже утолили голод (с восходом в тенета залетело множество крылатых тварей). Подойдя к паутине поближе, Найл почуял, что от нее исходит приятный сладковатый запах; должно быть, это и привлекало насекомых.

— Чего мы, интересно, ждем? — прошептал Вайг.

— Не мы, а они, — ответил Найл не совсем внятно.

— Я и сам вижу, что они. Но чего?

— Пожалуй, кого… Я думаю, людей.

Вайг и Сайрис посмотрели на него с любопытством.

— А ты откуда знаешь?

Найл, наклонив голову, пожал плечами. Ему не хотелось заводить разговор в присутствии пауков.

Прошло с полчаса. Солнце палило немилосердно, но с севера потягивал приятный ветерок. Люди укрылись в тени терновника. Пауки, наоборот, разлеглись на самом солнцепеке. Им, похоже, было приятно впитывать дозу жары, от которой у человека неминуемо случился бы солнечный удар. Вот один из восьмилапых перевернулся на спину, подставив благодатному теплу серое мягкое подбрюшье. Пауки настолько были уверены, что ни одна мысль двуногих не промелькнет мимо, что совершенно не заботились о предосторожности.

Найл решил провести эксперимент. Ему стало любопытно, как чутко пауки реагируют на мысленные сигналы опасности. Он представил, что вот сейчас вынимает из мешка металлическую трубку, раздвигает ее, превращая в копье, и вгоняет в незащищенное брюхо паука. Восьмилапый не отреагировал никак. Тогда Найл представил, как поднимает вон тот большой плоский камень и со всей силой обрушивает разомлевшему пауку на голову. Опять никакой реакции. Найл понял: это из-за того, что он лишь тешится такой затеей, но не собирается ее осуществлять. Тогда он намеренно сосредоточил все свое воображение и попытался представить: вот он подходит к плоскому камню, поднимает его над головой — и трах по белесому брюху! Наконец пауку стало не по себе. Он шевельнул головой, чтобы глаза охватили всю панораму местности, и перевернулся со спины на живот. Окинул подозрительным взглядом людей, и Найл почувствовал, как неуклюже, будто спросонок, попытался влезть ему в мозг. Парень нарочито остыл умом до дремотной вялости, настроясь на мыслительную частоту шатровика. Бдительность паука ослабла, и через несколько минут он опять впал в монотонный ритм блаженства плоти.