Клинок его Величества - Василий Горъ Страница 49

…С чего десятнику Яцеку Рогачу вздумалось среди ночи вламываться в дом к побратиму и насиловать его дочь, он объяснить не смог. Помнил, что пил. С полудня и до позднего вечера. Помнил, как захотел женского тепла. И отрывками — путь к Мамке Улине на улицу Сломанной Сосны. Потом — не помнил. Ничего. До того самого момента, когда в его шею вцепились стальные пальцы десятника Котта Седой Пряди.

«Ножом не бил — отмахнулся. Ибо не ожидал, что меня попытаются задушить. А что попал в глаз — так не понял, кто. И бил, как врага…»

…Суд над десятником Касым видел сам. На Лобной площади — покрытой камнем поляне в центре Сайка-ойтэ, на которой лайши наказывали провинившихся. Воин, убивший своего побратима, стоял в середине деревянного помоста со скованными за спиной руками и хмуро смотрел на свои босые ноги. Или куда-то там еще. И отвечал на вопросы угрюмого мужчины во всем черном, которого Марух назвал судьей.

С того места, где стоял шири, разобрать то, что говорит Рогач, было невозможно. Однако в этом не было необходимости: стоящий рядом с осужденным глашатай повторял собравшемуся на площади народу и вопросы и ответы.

Яцек не запирался — пил, вломился, убил. Поэтому судья вынес приговор сразу. И почти без раздумий.

Услышав «приговаривается к четвертованию», Касым вдруг понял, что сочувствует! Сочувствует человеку, которого обрек на такую ужасную смерть. Почему? Да потому, что перед лицом Хелмасты десятник вел себя, как настоящий багатур — спокойно подошел к деревянному кресту для четвертования, без посторонней помощи улегся на нужное место, а когда его расковали — положил руки туда, куда следовало…

Зато от вида толпы, наслаждающейся казнью, Касыма довольно быстро начало трясти от омерзения: зрители встречали оглушительными криками каждый стон четвертуемого, упивались его болью и даже требовали у палача не торопиться! В отличие от Рогача, эти лайши боялись убивать. Поэтому, как шакалы, упивались видом чужой смерти. Издалека…

…А на следующее утро после казни жизнь шири изменилась. Причем в неожиданную сторону: он неожиданно обзавелся «женой» — широкобедрой, круглолицей и на удивление крикливой бабой, за медную монетку готовую перегрызть глотку самому Дэзири-шо. И вместе с двумя «братьями» переселился к ней.

Получив от новоявленного «мужа» деньги на развитие собственного дела, баба вспыхнула, как высушенная летним солнцем степная трава… и на следующее утро ее юрта превратилась в настоящую пекарню. А ночью… ночью она взяла Касыма, как женщину! Причем с такой страстью, что у умудренного подобным опытом воина чуть не остановилось сердце.

Печь она умела ничуть не хуже, чем услаждать мужа на кошме или орать. Небольшие пироги с овощной начинкой и мясом, которые она испекла по утру, пахли так аппетитно, что добрая треть первой выпечки провалилась в желудки Касыма и его «братьев», за время пребывания в Сайка-ойтэ забывших, что такое нормальная еда. Зато две оставшиеся трети и вторая выпечка целиком улеглись на расписные деревянные лотки с краями высотой в ладонь, загодя купленные на рынке. А одетые в мешковатые балахоны и протертые чуть ли не до дыр штаны, Касым, Гирви, сын Елора и Жалгыз, сын Идраза отправились к городским воротам. Торговать…

…Самым привлекательным в пирогах Бородавки — так назвалась его «супружница» при первом знакомстве — оказалась цена: выполняя настоятельную просьбу Маруха, сына Нардара, шири продавал их почти вдвое дешевле, чем любой другой торговец. Да, это было невыгодно — но распробовавшие выпечку солдаты всего за несколько минут смели все, что они принесли! И настоятельно попросили приходить почаще…

Не выполнить такую просьбу Касым не смог — поэтому всю следующую неделю мотался между юртой «своей ненаглядной» и Южными воротами. По пять-семь раз в день. И каждый раз возвращался с пустым лотком и с кошелем, набитым медью.

За это время его дважды пытались убедить этого не делать, трижды — ограбить, и один раз — пырнуть ножом. Устные предупреждения он пропустил мимо ушей. Воришкам сломал пальцы. А незадачливому убийце — ключицу. Благо, к этому времени лоток был пуст и висел на ремне за спиной. Увы, это не помогло — на следующее утро к нему подбежал какой-то оборванец, и, ткнув грязным пальцем в пустой лоток, дал день «на раздумья»…

У его «братьев» все происходило приблизительно так же — пироги продавались за считанные мгновения, а на обратном пути под ногами путались всякие там «доброжелатели» и «работники ножа и топора», как их потом презрительно обозвал сын Нардара. Ничем хорошим для «работников» это не заканчивалось. А «братьев» — злило. Причем не на шутку.

Убивать кого бы то ни было в городе было запрещено, поэтому в какой-то момент воины здорово озаботились будущим своего «торгового начинания». К счастью, сложившуюся ситуацию обсуждали в юрте Бородавки. Довольно громко, и не особо скрывая свое возмущение. И дообсуждались — «супруга» Касыма, как раз закончившая месить тесто, грозно нахмурилась, уперла руки в бока и… принялась вспоминать родственников и близких «тех безродных ублюдков, которые невесть почему вздумали мешать честным людям зарабатывать себе на кусок хлеба»…

Пока его «слабая половина» кляла конкурентов, шири думал о том, что в приказе не убивать горожан должны быть исключения. И что если к делу подойти с умом, то пропажи пары-тройки человек никто и не заметит. Поэтому не обратил внимания на то, о чем ему талдычит Бородавка.

Зато когда ее белая от муки рука вцепилась в его рубаху и рванула ее на себя, он, наконец, услышал. И расхохотался: женщина предлагала пожаловаться на «кастрированных отпрысков полудохлой барсучихи и шелудивого пса» любому из прикормленных ими десятников.

Услышав его смех, «жена» возмутилась. И, не особо выбирая выражения, предложила попробовать. А потом добавила, что если это не поможет, то она завтра же пройдет от Северных ворот и до Южных. Нагишом…

Несмотря на такую уверенность в собственной правоте, следовать ее совету Касым не собирался: им, лучшим воинам Степи, не пристало жаловаться мягкотелым лайши. Тем более тем, кто только и умеет, что прятаться за каменными стенами своих стойбищ…

Он не собирался. А Жалгыз взял и попробовал! Пожаловался первому же постоянному покупателю. И «доброжелатели» тут же куда-то пропали. Мало того, хозяин одной из пекарен, мимо которой он проходил, ему поклонился!

— А что тут странного, Жало? — удивилась Бородавка, переиначив имя вернувшегося домой «родственника». — Городские ворота — место прибыльное. И кого угодно туда не поставят. Те, кто почувствовал вкус денег — хотят еще…

— Причем тут деньги? — глядя на довольное лицо сына Ирраза, поинтересовался Касым. — Мы же им не платим…

— Большая часть стражников, несущих службу у городских ворот, тесно общается с купцами и с Серым кланом… — хохотнула баба. — Поэтому и имеет в день столько, сколько мне не заработать и за год! Много ли им надо, чтобы заработать лишнюю серебрушку? Не взять пошлину с лишнего воза зерна… Увидеть вместо телеги с тканями сено… Закрыть ворота чуть позже, чем полагается…

— Все равно не понял… — признался шири.