Верой и правдой - Аркадий Степной Страница 47

— Пока не знаю, — ответил Лютар, подбирая принесенную совой добычу. — Ну-ка посвети.

Человек с требовательным голосом поднес факел, осветивший изломанное тельце с прозрачными крылышками и стрекозиной головой.

— Это что еще за фигня, Нубис? — удивленно присвистнул Лютар.

— Эта фигня называется феей, Лютар, и стоит столько, сколько тебе и не снилось, — ответил Нубис и довольно усмехнулся: — Кое-кто будет весьма рад схваченной твоими птичками добыче.

Аккуратно положив истерзанную совиными когтями фею в кожаный мешочек, Нубис подошел к краю крыши и сбросил мешочек вниз:

— Передайте Агерту, посылка перехвачена.

Через несколько мгновений тишину улицу нарушил бешеный стук копыт, быстро удалявшийся в сторону графского дворца. В больших клетках, стоявших на крыше, захлопали крыльями всполошенные поднявшимся шумом ловчие сокола.

— Тихо, ребята! Тихо! — прикрикнул на них Лютар. — Ваше время наступит с приходом солнца, а сейчас спите, пусть пока совы порезвятся.

Проводник благодаря усилиям жреца полностью пришел в себя и сейчас жадно пил подслащенную сахаром воду.

— Ну что, очухался? — спросил у него барон.

— Да, ваша милость, — ответил проводник, отрываясь от глиняной кружки. — Это были оркские совы, ваша милость. Только оркские совы способны охотиться на лету ночью. Эти зеленожопые сами ненормальные, и совы у них тоже ненормальные…

— Ладно, ладно, — прервал барон Винроэль словесный поток потрясенного проводника, — это все неважно. Ты лучше скажи, готов к следующему запуску или нет?

Проводник зябко поежился, вспоминая шок от смертельного совьего удара и пульсирующую в голове мысль несчастной феи «жить, жить, жить!», но служба есть служба. Поэтому он собрался с духом и кивнул:

— Да, ваша милость, готов.

Вот и ладно, — похвалил его барон. — Отсюда больше не полезем, сейчас переберемся на восточную сторону и попробуем уже оттуда. А ты пока пей водичку-то, собирайся с силами. Будем пробовать до тех пор, пока не получится, понял?

Проводник обреченно кивнул и приложился к кружке. А барон отыскал взглядом пожилого эльфа, ответственного за магическое оснащение, и приказал:

— Готовьте следующую фею.

Эльф на мгновение замялся, но, наученный горьким опытом, промолчал. Впрочем, барон и без его напоминаний прекрасно знал, что каждая фея обходится им в бешеные деньги, но отступать барону было некуда.

— Перемирие! Перемирие! — прокричал Радко, врываясь в лавку подобно пыльному летнему вихрю.

— Что ты все время орешь, постреленок?! — в сердцах воскликнул Трамгель, уронивший от неожиданности рулон ткани, и тут же потребовал: — Будь добр, успокойся и объясни по-человечески.

Радко поспешно отдышался и, стараясь говорить сдержанно, выпалил:

— Перемирие, господин Трамгель. Гномы и эльфы запросили перемирие, они хотят вести переговоры… Правда, здорово?

— Правда, правда, — пробурчал Трамгель, улыбаясь и лихорадочно прокручивая в голове информацию. — Если ты, конечно, по своему обыкновению ничего не напутал.

— Ну вот, скажете тоже, — обиженно протянул мальчик. — Я собственными ушами слышал, как на городской площади глашатай графа объявил, что посланцы короля Торбина и герцога… этого, как его там, Дриэля, кажется…

— Эландриэля, — машинально поправил его Трамгель.

— Да, точно — Эландриэля! — обрадовался Радко. — Так вот, их посланцы запросили пятидневное перемирие для проведения переговоров.

— Переговоров о чем? — спросил Трамгель.

— Не знаю, — растерялся Радко. — Но все вдруг так обрадовались. Это ведь хорошая новость, верно? — спросил он, внезапно обеспокоившись.

— Верно, верно, — успокоил его Трамгель и, порывшись в кармане, вытащил леденец на палочке. — На вот тебе, вроде как награда за хорошую новость.

— Спасибо, господин Трамгель! — воскликнул Радко, поспешно засовывая леденец в рот. — Вы самый лучший хозяин на свете, — сказал он совершенно искренне, восхищенными глазами взирая на своего толстого одноногого хозяина.

— Тьфу на тебя, — смутился Трамгель. — Иди лучше, вместо того чтобы подхалимничать, позазывай клиентов. Вдруг кто и заглянет с радости.

Мальчишка с готовностью кивнул, прокрутился от избытка энергии вокруг себя на одной ноге и бросился на улицу. А через мгновение его звонкий голос наполнил жизнью притихшую с приходом войны торговую улицу:

— Ткани, ткани, лучшие ткани в мире в лавке купца Трамгеля! Лучшего купца нашего города! Лучшие ткани в лавке лучшего купца, не проходите мимо!

Трамгель покачал головой и развел руками, дескать, что еще ждать от мальчишки, распираемого восторгом. Старая Хейтель, выглянувшая на шум из кухни, улыбнулась ему и спросила:

— Куры почти готовы, хозяин, прикажете подавать?

Трамгель вдохнул аромат, распространившийся по лавке из кухни, и мечтательно зажмурился:

— Жареные куры с печеной картошкой и свежей зеленью?

— Угу, — кивнула Хейтель и добавила: — А еще горячие лепешки с тмином и молодое честерское вино, привезенное за три дня до осады. Специально для птицы его сохранила, — не удержалась от хвастовства старуха.

— Ах, как хорошо все это звучит… — протянул толстяк, покачивая головой в такт одному ему слышимой мелодии живота.

— Ох ты ж, старость не радость, — неожиданно спохватилась старуха, — чуть не забыла. Еще яблоки будут. Старуха Ималья утром принесла, ваши любимые, рэтклифские золотые.

— Ну надо же, еще и яблоки будут! — обрадовался Трамгель, и никто в мире не смог бы заметить в его голосе испытываемую им тревогу. — Хороший сегодня день, Хейтель. Душный, но хороший.

— Это верно, — поддакнула старуха и снова спросила: — Так что, подавать обед или как?

— Подавать, — решительно сказал Трамгель, — но не сейчас, а минут через двадцать. Необходимо еще кое-что подсчитать.

— Ну что ж, через двадцать так через двадцать. Я за это время как раз сливки успею взбить. Для десерта.

— Ох, старая, — Трамгель шутливо погрозил ей пальцем, — доведешь ты меня до смерти через обжорство. Ох доведешь.

И, улыбаясь, пошел вверх по лестнице в свой кабинет. А старая Хейтель, шутливо отмахнувшись от слов хозяина, скрылась на кухне, бормоча себе под нос, что от хорошей еды еще никто не умирал, а ежели кто все ж таки и умер, так тому человеку только позавидовать остается, ибо смерть эта приятная и завидная.

Трамгель тщательно закрыл дверь и, устроившись в своем старом кресле, задумался. На его лице по-прежнему была улыбка, но даже простодушный обыватель без труда распознал бы в ней накинутую искусным актером маску.

Мысли в его круглой большой голове проносились бурным и стремительным потоком.