Белая нить - Алена Никитина Страница 47

В воздухе повисло напряжение. Казалось, еще чуть-чуть — и он взорвется фонтаном искр.

Каладиум следил за Эсфирь из-под опущенных ресниц. И под его взглядом каждая мысль в ее сознании истончалась и лопалась, как передутый пузырь. Она отвела взор и увидела кинжал, который он до сих пор сжимал в руке. Из размытой позолоты клинка на нее глядели два глаза: левый залился белым, правый — черным. С уголка губ бежала дорожка смоляной слюны. А виски и щеки, угадывавшиеся за опавшими под дождем кудрями, изрисовали вздувшиеся вены.

Сбоку блеснуло зеленым. Под ногами Эсфирь зашелестело. Лодыжки коснулось что-то склизкое. И она шлепнулась наземь, стукнулась рогами о камень. В ушах расползся звон. Небо закрутилось водоворотом. Прежде чем она опомнилась, запястья и грудь овили дрянные сорняки, пришившие тело к земле. И в тот же миг что-то внутри неё сломалось, высвобождая голод убийства.

Эсфирь рассмеялась. Каладиум отшатнулся от нее, как от сундука с проклятыми драгоценностями.

Хватать, терзать, убивать, — шептало Эсфирь подсознание, когда она разорвала оковы. Вре́залась пальцами и ступнями в землю. Она видела впереди живое существо, но отказывалась признавать в нем того, кто достоин чего-то иного, нежели утолить им голод. Их разделяли двадцать-тридцать шагов, но казалось, что не больше трех. Казалось, стоит Эсфирь напасть — расстояние влет сократится. И жертва падет под оглушительный треск раскуроченных костей.

Чтобы растянуть удовольствие, Эсфирь подступала к добыче крадучись. Ползла на четвереньках и скалилась. Каладиум стоял неподвижно. Тем большим было удивление Эсфирь, когда она прыгнула, а он проехался под ее животом в низком выпаде и сильным ударом всадил в крыло кинжал.

Она вскрикнула. Щеку оросили капли крови — во второе крыло врезался нож с зазубринами.

— Стало быть, боец из вас скверный. — Голос Каладиума звучал глухо и отстраненно. — Прискорбно, но поправимо.

Сердце Эсфирь угомонилось. Застучало тихо и размеренно. Она замерла. Она слышала, за пригорками кое-кто притаился, и ждала, пока эти кое-кто подойдут ближе.

Дождалась. Темнота у холма зашевелилась, словно скомкавшись и очертившись знакомыми изгибами чадящих тел.

Один, второй, третий. Сгорбленные и едва различимые хины выползали на тусклый свет, будто только что рожденные самой ночью.

— Ты окружен! — прилетел издали возглас, глубокий и надрывный, но приглушенный шумом дождя.

— Ах ты ж, хиновы потроха! — проорал Каладиум. — Аспарагус, чтоб тебя!.. Какого…

— Глаза разуй, полудурок!

Аспарагус! Упоминание ненавистного имени отдалось в деснах зудом. Эсфирь обернулась.

Хины наступали со всех сторон, окружали Каладиума. Глухо заклацали зубастые черепа. Вспыхнули и разгорелись на крючковатых когтях чары. Под яростный топот дождя звери кинулись на него друг за другом. Он метнул в землю зеленоватую вспышку и закружился, уворачиваясь от угольных сгустков — с десяток просвистели над головой, четыре-пять лизнули плащ и штаны. Двум хинам он позволил приблизиться, а потом швырнул в них выхваченные из-за пояса лезвия и сжался в комок, пропустил над макушкой черный сгусток.

Пара хинов упали, как подкошенные, омыли траву черной кровью. А третьему прыгнувшему Каладиум распорол живот выскочившими из наруча шпорами-лезвиями.

Эсфирь не ведала, сколько времени минуло с начала сражения. Но чувствовала: еще немного, и её душевной болью можно будет без огнива воспламенять свечи, а гневом сравнивать с землей горы. Хинов! Ее друзей-хинов вырезали прямо на ее глазах, а она отползла к холму и сидела сложа рога, потому что никак не могла вытянуть из крыла ножик с зазубринами!

Валуны, на которых возлежали крылья, омывали ручьи крови. Но как она ни долбила по рукояти-шипу, как не раскачивала туда-сюда, лезвие накрепко въелось в крыло.

Она моргнула раз: Каладиум перескочил через обездвиженные тела. Два: почва содрогнулась, из нее с грохотом выпорхнули корни. Три: несколько хинов попадали, опутанные корнями.

Щелкнула застежка ремня. И уши заложило от хлестка. Скрученный мотком кнут развернулся, взвился над головой Каладиума. Тотчас из-за кургана на поле сражения вылетел другой дриад верхом на скакуне. Левую половину его лица перекрывала до боли знакомая древесная маска.

— Убери хлыст — не поможет! — взревел он и направил зверя в гущу драки.

Каладиум и не подумал исполнять приказ. Кнут со свистом рассек воздух. С гулким шлепком овил ногу хина. Тот рыкнул, подался вперед. Но удавка не дозволила сделать и шага. Дриад рванул хлыст на себя, и зверь шлепнулся спиной в лужу.

Хины подняли вой. Затопали. Завертели мордами. Вре́зались когтями в почву и понеслись кто куда, испуская с боков удушающий дым и расплескивая слякоть.

Эсфирь увидела, как к Аспарагусу черными тучами летят чары хинов. Как он прижимается к спине скакуна, ускользая от ударов, а затем хватает его пятками, рвет поводья в сторону чащи целящихся лап. Часть хинов кинулась врассыпную. Он промчался мимо них на полном скаку. Вырвал мыски сапог из стремян и сошел на землю в кувырке.

Сверкнуло. Обнажив меч, Аспарагус широким резком распорол двум хинам глотки. А Каладиум насадил на клинок еще одного. И зверь едва ли не повис на лезвии, утратив желание кусаться.

Эсфирь слышала ругань и проклятия, свист хлыста и лязг металла. Вжалась в валун, сотрясаясь всем телом. Смежила веки. Распахнула и вскрикнула. К бедру прикатила дымящаяся морда. Несмотря на расставание с телом, она до сих пор щелкала зубами, но позже замерла с разомкнутым ртом.

Силы растеклись по венам Эсфирь. Разум снова помутился. Она поднялась и расправила плечи. С пальцев потекла тьма. Пучину звуков начало заглушать нарастающее гудение. Хины, стайка мельтешащих черных точек, попрятались — кто в тенях растений-гвоздей укрылся, кто в норах под курганами. Остались только два замерших пятна с ничего не понимающими лицами. Две надоедливые, не достойные жизни кляксы: Каладиум и Аспарагус.

— Темные отродья! Нечисть треклятая! — прорычал Каладиум. Он сплюнул кровь и постучал ладонью по длинному уху. — И откуда их столько повылазило? Не пойму, это они шумят?

— Великий Тофос! — Аспарагус уже смотрел на Эсфирь.

Она светилась. Светилась всё ярче и жарче, подобно солнцу, сорвавшемуся с небесных цепей и опустившемуся на землю. А из пальцев испускала мрак, который сгущался плотнее и плотнее и окаймлял воздух вокруг дриад движущимся лассо.

Мрачное лассо впиталось в почву. Из неё выросли двенадцать теней — рогатых, с перепончатыми крыльями и кожистыми, увенчанными лезвиями, хвостами. Тени окружили дриад. Взялись за руки и повели хоровод. Заплясали, выбивая копытами беззвучную дробь.

— Нужно уходить! — взвыл Аспарагус, тщась перекричать гул и растирая слезящийся глаз.

— Куда, Боги милостивые? — Каладиум прижимал ладони к ушам, по мочкам и скулам стекали кровавые полосы. — Куда?!