Пелко и волки - Мария Семенова Страница 47

Реки с озёрами прятались понемногу под лёд, когда с югаподошла к городу лодья. В тот день мело; в сплошной мгле чуть угадывалисьобрывы на другом берегу.

С воды поднимался пар, и ветер нёс его, мешая с хлопьямиснега.

У меня прямо нутро сжалось, когда в снежном вихре возник начёрной реке чёрный корабль. Так и ударило сперва: Олавов! Потом присмотрелся –не тот, хотя и похожий: такой же узкий да долгий, зловещий. И свирепая мордазнакомо щерилась на носу. Увидишь её разок так, как выпало увидеть мне, –не однажды приснится! Пока я смотрел, двое урман сняли эту голову и спрятали еёв трюм. Таков был их обычай; не годится пугать добрых духов страны, гдесобираешься жить.

Тем временем вышел из крепости сам князь, и я догадался – непростые гости пожаловали. А когда вышел с князем Гуннар Чёрный и сбежал к водеедва не вперёд всех, я смекнул: это вернулся из дальнего похода его, Гуннара,корабль. Тот, что он спас тогда, в конце прошлой зимы, в страшном ночном бою.Люди у борта принялись кричать ему по-урмански, махать шапками и руками вкожаных рукавицах. Дело понятное: ведь уходили весной и не знали, увидят ли живого.

Кормщик правил искусно, гребцы старались. Корабль ткнулсяносом в берег, и ватажники посыпались через борт в остылую, совсем уже зимнююводу. Подхватили, подперли качавшуюся лодью, повели её на заснеженную сушу. Явидел – Гуннар Сварт гладил дубовые бортовые доски, норовил впрячься вместе стоварищами. Его с шутками да с прибаутками оттирали в сторонку, отодвигалиплечами, явно оберегая. Он же радовался, как мальчишка. С каждым в очередьобнимался. А всех дольше – со светлоголовым молодым бородачом в медвежьемполушубке, что у кормила стоял. Я потом узнал, что это был друг и побратим егопо имени Асмунд. Вот он отвёл Гуннара в сторонку и о чём-то спросил – тихо,заботливо. Ладонь к его груди приложил… Гуннар в ответ пожал плечами, мотнулголовой.

А сгореть бы огнём земле этой урманской, подумалось мне. Ейи всем людям тем, что на кораблях от неё отбегают!

Рюрик-князь смотрел на них сверху, заложив руки за пояснойремень. С места не двигался. И так честь немалая, что из крепости вышелвстречать!

Я потихоньку оглядывал вышедшую с ним дружину и думал о том,что и мне, Даждьбог даст, сыщется когда-нибудь местечко среди этих людей. Будустоять между ними, такой же, как любой из них, в богатом плаще и крашеныхсапогах, и тот самый меч проляжет в кожаных ножнах вдоль бедра, столь жепривычный, как собственная рука или, скажем, ещё матерью подаренный оберег… Ато не оберег для воина – честный боевой меч!

Урмане под горой разгружали свой корабль, шли наверх:поклониться князю, поднести подарки, привезённые из чужедальних земель, ответдать, как его, Рюрика, товарами торговали, как честь ладожскую берегли! Шли непорожние, и снег тяжело поскрипывал под сапогами. Неплохо торговали, видать. Аможет, и грабили кого по дороге, с них станется. И поскольку Гун-нар имел вовсём этом свою немалую долю – ходить девке Найдёнке при позолоченных бусах нашее. А то и с дорогими жуковиньями на перстах. Не со стеклянными, что усмарьДобрыня дарил. Только захочет ли прилюдно их надевать?.. А что, может, изахочет, девки, они таковы. А брат Жизномир будет хмуриться туча тучей испрашивать: это куда ещё опять собралась? К жениху, кожами пропахшему? А неслишком ли зачастила?

Дружина Рюрикова на двунадесяти языках говорила. Быливаряги, называвшие князя смешно: кнез. Были свеи, англы, эсты, были дажедатчане, с которыми варяги от века то люто дрались, то вместе шли противсаксов. Тут брали лучших из тех, кто странствовал сам собой по холодномуВаряжскому морю, искал удачливого вождя. А был ли на свете вождь славнее Рюрикаиз племени вагров?

Ходили за ним и словене, не один Жизномир такой. Но те, счужаками побратавшись, от обычая прадедовского отплёвываться не поспешили. Иоружие держали словенское, и порты-наряды. А Жизномир даже штаны кожаные завёл,будто только-только с корабля! Хотя Рюрик на свой корабль-снекку ни разу его небрал. И Даждьбог весть, возьмёт ли. Однако Жизномир и стоял уже не со своими, ас варягами, пересмеивался с ними. И казалось невольно: заговорит по-словенски,так не чисто заговорит…

Этого я за ним что-то не примечал, пока жил в дружиннойизбе. Теперь вот приметил. А присмотрелся бы получше, может, ещё бы и бляшкукакую урманскую на нём разглядел…

Вовремя же вернулась ватага! На другой день сурово, безшуток, принялся калить деревья настоящий мороз-калинник. Будто не хотел вЛадогу их пускать, да вот самую малость промедлил. Зато теперь лютовал!..Знать, недаром всю осень так и горели от рябины леса. Не одну замёрзшую пичугупринесу отогревать в дом: уже нынче пел-приговаривал под ногами снег, да и рекусковало… Злой будет зима! Однако не всякое лихо – вовсе уж без добра. ЗастылаМутная от одного берега до другого, выбирайся хоть на середину, спускай взелёную прорубь приманку-наживку на хорошо отточенном крючке да знай следи закручёным берестяным поплавком! Глядь-поглядь, и натаскал на уху.

Добрыне самому баловаться некогда было. Кормило его ремесло,дорого ценимое, да больно нелёгкое. Не пускало не то что на реку, даже кНайдёне… Зато я ходил на Мутную невозбранно. Видать, приметил Добрыня моёстарание в работе. Да и рыбки домой принести – всё же не лишняя…

В тот день я уже пробил себе лунку и только началразматывать леску, когда от берега донеслось:

– Эй ты, смелый какой, на чужом месте расселся!

Я поднял глаза и признал старого знакомца. Шёл ко мнемальчишка Дражко, тот, что за Гуннаром Чёрным ходил. Прихвостень урманский!..Не стал я ни вставать перед ним, ни отвечать. Нос не дорос ещё, чтобы я емуотвечал.

У него тоже была в руках удочка. И короткая пешня – долбитьлёд. Он остановился в трёх шагах от меня и сказал уже потише, с горькой обидой:

– Был бы жив мой отец, он бы тебя, раба, за ушиоттаскал. Он у самого кнеза на снекке кормщиком ходил, вот!