Коготь и цепь - Анастасия Машевская Страница 46

Бану усмехнулась, но все-таки предпочла остаться стоять. Мало ли что. Маатхас поглядел на женщину несколько секунд, в сердцах мысленно покостерил яввузовское упрямство и сделал шаг Бану навстречу.

– Послушайте, тану, я ведь ничего не требую от вас. И потом, долг любого мужчины – защищать честь любимой женщины, но никак не давать поводов для недобрых сплетен. Даже со смерти вашего мужа не прошло года, а уж со смерти Сабира… Вам не о чем волноваться: то, что мы здесь вдвоем, не дает мне никаких преимуществ. Пойдемте поедим, – он, намереваясь напутственно развернуть Бану к чересчур раннему обеду, положил женщине руку на плечо, – поболтаем, как в старые добрые времена. – Кажется, даже самому Маатхасу эта фраза показалась неуместно смешной.

Женщина вновь оказала едва уловимое сопротивление, чем вызвала у Маатхаса полный вселенского терпения вздох. Впрочем, по лицу танши отчетливо читалось, что у нее в голове уже который час происходит сложнейшая работа, результаты которой никак не желали быть обнаруженными.

– Вы сказали, что будете для меня тем, кто мне нужен.

Маатхас замер, встав напротив и не убирая руки с плеча Бану.

– Совершенно так.

Лицо Бансабиры исказилось.

– Но ведь это нечестно! – воскликнула тану.

Теперь дрогнула и смешливая физиономия Сагромаха. Он, поддавшись порыву, встряхнул Бану, строго глядя в глаза.

– Честно, – безапелляционно заявил тан. – Честно! – Видя сомнение женщины, Маатхас повторил в третий раз: – Это честно, тану! Вы ничего мне не обещали. Никогда. – Он скользнул взглядом по дрожащим чуть приоткрытым губам и тут же заставил себя подняться выше: настоящие мужчины не выказывают своих желаний в столь примитивной форме.

– И не смогу пообещать, тан, – с искренним сочувствием произнесла Бану.

– Я знаю, – мягко улыбнулся мужчина, слегка наклонив голову. Праматерь, такая славная девочка. Такая честная. Такая юная. Все еще юная. Сейчас она сменила черное, которое всегда ей шло, на зеленое. Маатхас впервые – не сегодня, а в этот визит, – видел ее в платье, и в зеленом, и, может быть, это все шло ей даже чуточку больше.

– Я должна думать об интересах танаара, и неизвестно, как…

– Я все понимаю, – так же ласково проговорил тан. – Вы действительно сегодня едва ли можете дать какое-то обещание. За ближайший год каждый танский дом, если у него есть мужчина подходящего возраста, зашлет в Пурпурный танаар сватов. А если нет, то будет надеяться породниться с вами через Адара, Гайера или хотя бы – через Идена Ниитаса. Я знаю, что Дайхатт уже подсуетился, не спрашивайте, – пресек Маатхас попытку Бану возмущенно задать вопрос. – У него действительно лучшие шансы из всех.

– Как вы можете так спокойно об этом говорить? – выдохнула молодая женщина. Ну почему он смотрит на нее с такой теплотой?! Зачем говорит так мягко, почти вкрадчиво?! Лучше бы он накричал на нее, встряхнул как следует, даже влепил пощечину! Там бы Бану сориентировалась, а тут! Что делать тут, с этой всепоглощающей добротой, которая, обволакивая, душила, наваливалась, не давая вздохнуть, обступала со всех сторон разом, утяжеляя даже воздух вокруг?!

Бансабира поняла, что больше не сможет сказать ни слова, чтобы не разреветься. Маатхас отпустил ее руку и пожал плечами:

– Я неплохо изучил вас, тану. И всегда понимал, на что могу рассчитывать наверняка. Вы должны знать, что, независимо от вашего ответа, я буду рядом. И этот год, и потом. Пока вы не прогоните меня, я шагу не сделаю, как я и сказал, – будет так, как вы хотите, – усмехнулся он почти как всегда, но Бансабира отчетливо чувствовала, насколько Сагромаху больно. Как и ей. Это стало совершенно невыносимо! – В конце концов, если я буду просто вашим другом или союзником, не имеет никакого значения, что у меня далеко не самый крупный среди танов надел и не самый широкий карман.

– Зато у вас самое большое сердце, – выдохнула Бану и решительно шагнула навстречу мужчине, мгновенно сокращая расстояние.

Сагромах не успел опомниться, а на шею уже легли прохладные ладошки, зеленые глаза оказались близко-близко, губ коснулись мягкие немного сухие губы. Доли секунды Маатхасу, замершему в удивлении, хватило, чтобы сориентироваться. Он вцепился сначала в тонкие запястья рук, притягивающих его за шею, чтобы, если вдруг Бану передумает, она не смогла отстраниться. Потом на миг оторвался от женщины, выдохнул в приоткрытые губы «тану» и прижал к себе со страшной силой. Руки сами собой сошлись на талии, поползли вверх, жадно, нетерпеливо, но вместе с тем – нежно. Поцелуй быстро стал глубже, отдаваясь всеми оттенками, которые Маатхас любил.

Маленькие прохладные ладошки давно переместились с шеи – Бану гладила его плечи, сильные крепкие руки, сжимавшие ее почти яростно, ерошила черные волосы. Она изучала пальцами его грудь и живот, не прикрытые сегодня жестким панцирем доспеха к их обоюдному удовольствию. Правда, тан все-таки был при оружии, и рукоять меча сейчас ужасно мешала, постоянно ударяясь о локоть Маатхаса. Мужчина раздражался по этому поводу какой-то периферией сознания, но исправить положения не мог – для этого пришлось бы оторваться от Бану.

Она убрала руки с его груди, и на всякий случай тан, опьяненный ощущениями восторга и желания, положил непререкаемо твердую ладонь Бану на затылок, лишая всяких возможностей прекратить поцелуй. Ему вмиг стало все равно, что она думает обо всем происходящем, он сминал ее рот с тем же остервенением, с каким сама Бану когда-то глотала воду из кувшина, едва Маатхас разбил кольцо осады.

С глухим звуком шмякнулся о землю клинок – Сагромах даже не понял, как и в какой момент ловкие пальцы Бану расцепили пояс с ножнами, – и женщина сама приникла к та́ну плотнее. В ушах шумело, кровь приливала в голову, к животу, к паху, доводя до сумасшествия, и Маатхас уже не мог сказать наверняка, чей именно бешеный стук сердца он чувствует в груди – свой или ее. Только когда Бансабира скованно повела плечом и нахмурилась, беспомощно пытаясь оттолкнуться, он сообразил, что держит женщину чересчур крепко: наверняка с обратной стороны шеи и на талии, сбоку, останутся синяки. Странно, что еще позвоночник не трещит, осознал Маатхас, когда очнулся, отстранился, чтобы глотнуть воздуха, и понял, сколько силы вложил в объятие.

– Прости, я не хотел так…

Бансабира быстро-быстро замотала головой, прижимаясь к нему всем телом. Маатхас изучающе, как завороженный, смотрел на дрожащие ресницы, зовущие влажные губы, самые сладкие на всем белом свете, румяные, чего никогда не видел раньше, щеки. Тан осторожно, чтобы не причинить боль, завел руку Бану за спину, положил на затылок, перебирая распущенную копну так же, как минутами раньше делала она сама, ласково потянул, совсем чуть-чуть, чтобы запрокинулась голова. По телу Бансабиры прокатилась волна удовольствия, она с наслаждением прикрыла глаза, чувственно выдыхая, и вновь взглянула на тана, будто призывая продолжить.

– Неужели? – спросил Сагромах с неприкрытой нежностью.

Бану еще больше поддалась движению его руки, оголяя шею. Маатхас закрыл глаза и, улыбаясь, мазнул носом по белоснежной коже, провел языком, потянул губами мочку уха, с наслаждением вслушиваясь в сбившееся дыхание и тихие стоны и ощущая, как собственное тело под ее пальцами вздрагивает каждой мышцей. Но когда тан лизнул яремную впадину, одной рукой прижимая женщину, а другой лаская ее бедро, когда Бану вцепилась в его плечи действительно как щипцами, Маатхас замер. В паху уже налилось камнем, и Сагромах просто не мог пошевелиться: стоило сделать еще хоть что-то – и он себе не хозяин. Он опрокинет Бану на землю и больше не вспомнит ни одного обещания, которые дал. Глядя бездумными глазами на женское горло, Маатхас стоял, сосредотачиваясь на том, чтобы не обрушиться на нее, в страхе прекратить и зайти дальше, чем стоило бы.