Без царя в голове - Сергей Шангин Страница 46

— Похоже при перевозке повредили, Ваше Величество, — извинился посол, с непонятным разочарованием в голосе.

Словно не произошло нечто настолько грандиозное, что должно было потрясти всех присутствующих. Вряд ли к грандиозному событию посол относил разговор двух глав государств через гигантские пространства. При наличии гиперфонов подобное давно уже было не в диковинку. Скорее всего устройство давало что-то дополнительное, особенное, незаурядное, потрясающее, чем не мог похвастаться тот же гиперфон.

— Мы заменим на точно такой же. Завтра. А этот пусть пока постоит у вас, Ваше Величество, как залог нашей нерушимой дружбы.

— Оставляйте, чай не бомба, не взорвется, — пошутил Иван. — И ноту вашу оставляйте, я подумаю на досуге над предложением американского правительства и американского народа. А сейчас, до свиданья, господа, рад был познакомиться! Вас известят о моем решении по дипломатическим каналам!

С лиц дипломатов словно сдернули маски, глаза их расширились, улыбки превратились в оскалы, руки напряглись, с хрустом сломались дорогие ручки с золотыми перьями.

— Это неслыханно! — заявил Джон Смит.

— Вы не имеет прав не приняйт наш нота, мистер русский тсарь, — поддержал его Томас Хатчингсон.

— Вы нарушаете ранее достигнутые договоренности, это будет иметь последствия, — пригрозил Джон Смит.

— Наш прэзидент, наш правительств будет есть возмущен ваш решений, мистер тсарь.

— А вам господин посол, — выговаривал Джон Смит боярину, — я выражаю свое непонимание сложившейся ситуацией.

— Вы есть водиль нас за нос своим обещаньем решить этот мелький вопрос с ваш тсарь!

— Ваше Величество, я вас умоляю, мы же обо всем договорились, зачем нам этот скандал? — засуетился боярин, попавший под перекрестный огонь.

— Обещал? Ты кому, собачий сын, обещал? Врагам нашим обещал? Так ты и есть наш враг! А с врагами у меня разговор простой — расстрел без суда и следствия! Эй, позвать палача!

— Помилуйте, Ваше Величество, токмо благоденствия и процветания империи труды мои малые, не судите строго, бес попутал, поспешил, переработаем, как скажете, сделаем все! — перепугался боярин.

— Конечно, сделаешь. Ишь, чего удумали, по носу щелкнуть Российскую империю! Вон пошли, выметайтесь, чтобы духу вашего в Москве не было. Пусть других пришлют, рожи ваши видеть больше не хочу. Так и передайте своему президенту, мол выгнали, лицом не понравились! Всем все ясно?

Ответом ему была настороженная тишина. Иван встал и, ни на кого не глядя, решительно вышел из посольской палаты. Следом за ним семенил дворецкий.

— Михалыч, злыдень, если ты меня сейчас до трапезной не доведешь, быть тебе к вечеру на каторге.

— Господи, спаси и помилуй, что вы такое говорите, батюшка. Моментом там окажемся, нет на сегодня больше дел. Сюда пожалуйте, Ваше Величество!

Михалыч широко отворил дверь в новое помещение, мимо которой Иван пробежал, не заметив, и с поклоном приглашал царя войти. Все возмущение, что оставалось в душе Ивана после битвы в посольской палате, разом испарилось, едва он ступил на порог трапезной.

* * *

В детстве и карусели веселее, и машинки дешевле, и варенье слаще.

Иван, конечно же, как и всякий россиянин, представлял себе, какой должна быть трапезная царя. Но в тех фантазиях она представлялась всего лишь увеличенной и улучшенной копией самых роскошных кабаков крепости. Как говорится, что вижу, то и придумываю. Иван рассуждал логически — царь такой же человек, только побогаче, да должность у него великая. Если что и будет великий человек себе требовать, так это фонтанов и павлинов плюсом к разнообразной закуске и выпивке.

Естественно, что не из кружек цари пьют, а из хрустальных бокалов, уж это-то любому дураку известно. Тарелки у них золотые, а ножи из чистой платины. Дальше фантазия Ивана истощалась, разбегаясь мелкими ручейками в подробностях, что именно стоит на тех столах и как это все должно быть вкусно.

Перво-наперво, вид трапезной кардинально отличался от убранства самых роскошных кабаков, в которых он с друзьями бывал, когда-либо. В детстве увлекался Ваня камнерезным искусством и знал, чем один камень отличается от другого. Познал он красоту шлифованного среза, сделав под присмотром деда своими руками шкатулочку.

Правда на том его увлечение и усохло на корню, потому как сердцем его завладели звезды и вольные полеты на быстрых катерах. От любви той была ему одна маета, потому как бесшабашные кульбиты в небесах и припортовых окрестностях нередко приводили его в полицейский участок. По сумме наказаний хотели его отправить на исправительную планету, да тут набор начался в войска царские, так и попал он в разведчики-истребители.

Но детские воспоминания самые крепкие, от того и любовался Иван трапезной с истинным восхищением, представляя, сколько же труда было вложено в ее убранство. Каждый камушек обточить, да к другому приладить, да цвет с узором подобрать и во всем меру знать — чувствуется рука истинного мастера.

Стены трапезной выложены малахитовыми плашками, так искусно одна к другой подогнанными, что рисунок ни в одном месте не прервется, словно из единого куска камня вся трапезная вырезана. Узор малахитовый как поляна, изумрудной травой поросшая, по которой ветер гонит светло-зеленые волны. Потолок сводчатый укрыт агатом дымчатым, облака белые пушистые по небу летят.

Небо бирюзою подсвечено, да искусно так, что и не разберешь, где агат кончается, а где бирюза начинается. Светильники хризопразовыми листочками зелененькими увиты, будто бы само солнышко сквозь живую листву пробивается. Пол выстелен темно-зеленым нефритом, как застывшая вода глубокая. Не идешь по такому полу, а словно Христос шагаешь по воде аки посуху.

Таких каменьев нигде не найти, кроме как на планете Урал, что в системе Сибирь прячется от людского глаза. Давно Иван там не был, аж с самого босоногого детства. Лет десять ему было, когда родители погибли и дед отправил его в стольный град Муром на планету Москва к родственникам не то чтобы особо близким, зато более молодым. Опасался дед, что помрет ненароком и останется внучок без догляду. Знал бы он, как тот догляд на судьбе Ивана скажется, лучше бы при себе оставил.

Из всего убранства каменного выделялись стол, да лавка. Сделали их из дуба мореного, который по прочности тому же камню не уступит. Как камень прочный, да как дерево теплый, для человека приятный.

Умостился Иван поудобнее на скамье, оперся руками о стол дубовый, глянул на творение мастеров уральских, и на душе потеплело, точно дома побывал, к истокам прикоснулся. Не осталось в голове глупых печалей и раздражения, потеплело на душе, разомлел Иван.

— А что молодцы, — смахнув набежавшую слезу, обратился он к слугам, — нет ли пивка в вашем хозяйстве? Что-то душа мается, тащи жбан, а то и два — гулять, так гулять!

— Иван, эй, Иван, чего удумал? — встревожился царь, — У меня нонече дел не меряно, а ты нажраться решил в стельку? Негоже так царской особе себя вести. Родственников обидел, врагов нажил. Боярам дал разгону, послов американских дураками выставил. Пойдет слушок по галактике, что царь российский слова не держит, почтения к послам не имеет. Эй, Ваня, одумайся!