В огненном плену - Карен Мари Монинг Страница 45

Да, признаю́, это странно.

— Зачем Невидимому питаться звуком?

— Мы с Дэни предположили, что он хотел себя закончить. Что он знал о том, что появился из незавершенной Песни Творения, и пытался обрести нужные элементы, чтобы эволюционировать в нечто новое.

— Продолжай.

— Я смог определить эту конкретную частоту: это уменьшенная квинта, или тритон.

Я занималась музыкальной теорией меньше месяца.

— Что такое уменьшенная квинта?

Танцор отвечает:

— «Mi contra fa est diabolus in musica» ^[37], когда ми и фа означают не третью и четвертую ноты музыкальной гаммы, а соотносятся по средневековому принципу накладывающихся друг на друга гексахордов.

Я нетерпеливо говорю:

— Поясни.

— Известный также как сатанинская музыка, или дьявольский тритон, этот интервал распространяется на три целых тона, таких как от «до» до «фа-диез» и от «фа-диез» до «до» — это обратный тритон. Их используют в сиренах, можно найти в гимне «Бог наш оплот» ^[38], в «По ком звонит колокол» «Металлики», «Пурпурной дымке» Джимми Хендрикса, «Black Sabbath» Блэк Саббат, у Вагнера в «Götterdämmerung», у Листа в «По прочтении Данте», у Бетховена в…

— Мы поняли. Хватит! — рычит Бэрронс.

— Выражаясь математическим языком, гармония состоит из нот, которые находятся в определенной пропорции, и ее можно выразить с помощью чисел. Дьявольский тритон обычно выглядит как пропорция 64/45 или 45/32, в зависимости от музыкального контекста… У тебя остекленели глаза, хотя я только начал, — произносит Танцор. — Ладно, короче говоря, тритон режет слух, дезориентирует, некоторые даже считают, что он вгоняет в депрессию. Ведутся споры о том, был или не был этот тритон запрещен церковниками в Средние века, из страха, что с его помощью можно призвать дьявола… — Парень делает паузу и улыбается мне. — Или дьяволицу. Как тебе мое непрофессиональное изложение? Лично мне такой стиль кажется сложным, но бодрящим…

— И нам опять на это совершенно наплевать, — бросает Риодан. — Расскажи Мак то, что сказал нам.

Улыбка Танцора блекнет.

— Материя, как и музыка, состоит из частот. Там, где Король Белого Инея подкреплялся мелодиями нашего мира, он полностью поглощал эту частоту.

— Что ты хочешь сказать? Что у нас не осталось уменьшенных квинт?

Парень смотрит на меня так, словно у меня выросла вторая голова. Но математика и физика никогда не были моими сильными сторонами.

Я снова пытаюсь угадать:

— В местах, которые заморозил Король Белого Инея, стало тише?

— В некотором смысле, — отвечает Танцор. — В космическом. И это только часть проблемы.

— А в смысле применимости к реальному миру? — сердито спрашиваю я.

Никто не любит чувствовать себя тупым.

— Я к этому подхожу. У меня возникла догадка. Я стал каждый день возвращаться на эти места. Но до недавнего времени не находил того, что искал, а с тех пор наблюдаю, провожу измерения, строю предположения и рассчитываю потенциальные вероятности… — Танцор замолкает и смотрит на Риодана. — Кажется, лучше просто показать ей это. Похоже, объяснения не работают. А ты ведь говорил, что она умная.

— Я поверил Бэрронсу на слово.

— Судя по всему, его дезинформировали, — говорит Танцор.

У меня начинает болеть голова.

— Заткнитесь оба и просто покажите мне, о чем вы тут рассуждаете.

— Думаю, церковь — ближайшее из мест, где Мак сможет все хорошо рассмотреть, — произносит Танцор. — Та, которая строится за «Честерсом».

Риодан выглядит взбешенным.

— Есть одна еще ближе.

О чем бы они ни говорили и чем бы это ни было, он явно не испытывает радости по данному поводу.

Я следую за ними к одному из множества искусно скрытых лифтов клуба.

Для моей стаи грифов там недостаточно места, учитывая наличие мужчин, от которых они предпочитают держаться подальше, так что, когда мы заходим в кабинку, я получаю передышку. И слышу глухие удары, с которыми стая устраивается на крыше.

Мы едем вниз. И вниз. Сквозь стены лифта я вижу, как проносятся мимо этажи, а мы опускаемся все глубже в чрево монстра, состоящего из хрома и стекла. Как и город, скрытый под аббатством, внутренняя часть «Честерса» огромна. Они бы не сумели построить все это за короткий отрезок времени. Я думаю о том, что эта часть, возможно, находится здесь едва ли не дольше, чем тайный анклав ши-видящих, и размышляю, где они в то время сумели взять строительные материалы.

Мы продолжаем спускаться, на полмили или даже больше. Я ощущаю над собой тонны земли и вздрагиваю. Я всегда ненавидела подземелья, но после того, как я оказалась погребенной в логове Мэллиса под Бурреном, эта неприязнь усилилась почти до клаустрофобии. Мне с трудом удается дышать.

Когда лифт начинает замедлять свой ход, Риодан говорит:

— Не выходите, пока не выйду я. Затем следуйте за мной, все время держась позади.

Кабинка останавливается, и двери с шипением открываются.

Я выхожу в темный тихий коридор, следуя за его широкой спиной. Воздух тут пронзительно холодный.

Здесь так темно, что я инстинктивно открываю свои ши-видящие чувства, чтобы отыскать уникальную частоту Теней (этот трюк я отработала за последний месяц, когда обнаружила у доков корабль, где устроили лежку несколько опустошающих Невидимых), и мой череп тут же взрывается от боли.

Я падаю на колени, обхватывая голову руками, и кричу.

Подобной боли я не испытывала с тех пор, как отправилась на встречу с Кристианом в Тринити-колледж. Тогда я прошла несколько кварталов, прежде чем «Синсар Дабх» превратила меня в сокрушенную навеянной агонией, воющую и пускающую слюни кучку в канаве на Темпл Бар.

В мой мозг впиваются шипы. Желудок сжимается, позвоночник становится раскаленным прутом, пронзающим тело.

Боль заполняет меня до тех пор, пока я не превращаюсь в единый, огромный, открытый нерв, который протаскивают по раскаленным углям, нарезают, замораживают и снова раскаляют.

Бэрронс подхватывает меня, и его руки — надежное убежище.

— Мак, какого черта? — рычит он. — Что происходит?

Мда, мы определенно не занимаемся сексом, значит, я умираю. Он назвал меня Мак.

— Музыка, — скриплю я сквозь сжатые зубы. — Эта… проклятая… музыка!