Пыль грез. Том 1 - Стивен Эриксон Страница 45

И Саг’Чурок понимал, что юные охотники прольют первую кровь уже скоро.

Они шипели и фыркали, дрожали и нервно зевали. Тяжелые клинки стучали и скребли по земле.

Гу’Рулл и представить не мог, что десятки и десятки псов, вившихся рядом с человеческой толпой, – это не обычные падальщики, вроде зверей, сопровождавших к’чейн че’малльских фурий во время войн. И поэтому убийца не обратил никакого внимания на шесть животных, двигавшихся параллельно с людьми-разведчиками, и не пытался затуманить им мозг. И даже теперь, когда эти животные понеслись на юг, к людям, Гу’Рулл не придал этому особого значения. Падальщики – обычное дело, их нужды очень просты.

Гу’Рулл убил обоих разведчиков, спикировав на каждого и сорвав голову с плеч – оба замерли, услышав над собой жужжание его крыльев. Завершив дело, убийца Ши’гал поднялся высоко в темное небо, ища сильных воздушных потоков, через которые хотел пролететь в преддверии наступающего дня: холодный воздух должен предотвратить перегревание; он обнаружил, что днем его расправленные крылья впитывают очень много тепла, что нарушает его самообладание и естественный покой.

А это не годится.

Сцена перед глазами Калит распалась на кусочки, которые разлетелись, словно снесенные ветром, которого она не чувствовала. Старик с монолитом, его полированные ладони и его слова – все это просто отвлекало ее, чтобы она попала в ловушку, предназначенную чем-то – и кем-то – не для нее.

Однако, похоже, дело было не в силе воли, тем более что у нее не было реальной цели – она только потянулась к идее, к смутному ощущению чего-то знакомого… Стоит ли удивляться, что она ковыляет, потерянная, печально беззащитная?

До нее, словно из другого мира, донеслись слова старика:

– Оно кажется мертвым, жестоко пронзенным, и нет ни движения, ни дрожи. Даже кровь не капает. Не дай себя обмануть. Она освободится. Непременно. Это необходимо.

Калит показалось, что он скажет что-то еще, но голос увял, а перед ее глазами возник новый пейзаж. На неестественно плоской равнине горели развалины или погребальные костры. Клубы черного горячего дыма разъедали ее глаза. Калит не могла понять, что видит; горизонт шевелился, словно там, вдали, сражались целые армии.

Грязную землю накрывали густые тени, и Калит подняла глаза, но за столбами дыма от костров бесцветное небо было пусто. Чем-то эти безграничные тени пугали Калит: они словно собирались, ускоряясь, и ее саму тянуло вслед за ними.

Она как будто в самом деле покинула свое тело и теперь плыла в том же потоке, отбрасывая маленькую бесформенную тень; и обломки казались знакомыми – вовсе не погребальные костры, а разрушенные и перекрученные куски механизмов, похожих на те, что она видела в Ампеласе Укорененном. Тревога Калит усилилась. Это что, видение из будущего? Или потрепанный остаток далекого прошлого? Она подозревала, что в далекие века к’чейн че’малли вели большие войны; и знала, что предстоит новая война.

Горизонт приближался – та его точка, куда, похоже, стягивались большие тени. Там действительно сошлись большие армии, только подробностей было не разобрать. Люди? К’чейн че’малли? Непонятно, и даже приближаясь, Калит не понимала – все тонуло в пыли.

Это будет совсем не просто, поняла Калит. Никаких даров, ясных и недвусмысленных. Она отчаянно билась в панике, пытаясь сопротивляться, пока тени сходились в одну точку и исчезали, словно нырнув в ворота – Калит не хотела туда. Не хотела ничего.

Вспыхнули два солнца, ослепив ее. Обжигающий жар обдал ее; она закричала, высыхая в огненной буре… но было слишком поздно…

Она очнулась, лежа в мокрой траве; распахнутые веки дрожали, и Калит уставилась в светлеющее небо. Пятна еще плыли перед глазами, но она чувствовала, что они бледнеют. Калит вернулась – и мудрости не прибавилось, и путь впереди был не яснее.

Застонав, она перекатилась на бок и встала на четвереньки. Болела каждая косточка в теле; судороги скручивали все мышцы, и Калит дрожала, промерзшая до глубины души. Подняв голову, она увидела, что рядом стоит Саг’Чурок, и его ужасные глаза устремлены на нее, как на зайца, попавшегося ему под коготь.

Калит отвела глаза и поднялась на ноги. Почуяв легкий запах дыма от бхедериновых лепешек, она повернулась и увидела, что Гунт Мах склонилась над костром, крутя громадными лапами сочащееся мясо на вертелах.

Проклятые твари были одержимы мясом с того момента, как они покинули Гнездо; в этом путешествии она ни разу не видела у них какой-то корнеплод или краюху хлеба (верней, того, что заменяло им хлеб, хотя по вкусу больше было похоже на свежие грибы, бесчисленных форм и размеров). Мясо натощак после ночного голодания, мясо на первом утреннем привале, мясо на ходу к вечеру и мясо на вечерней трапезе, уже после захода солнца. Калит подозревала, что без нее они глотали бы мясо сырым. На Пустоши, как оказалось, трудно было найти что-то еще – здесь почти не было даже трав, ягод и клубней, таких обычных для равнины Элана.

Ужасно одинокая и несчастная, Калит отправилась готовить себе завтрак.

Стави посмотрела на сестру и увидела, как обычно, свое собственное лицо – вот только такого выражения у нее никогда не было. Хоть и близнецы, они были словно две стороны одной монеты и являли себя миру по очереди. Хетан знала это и не раз замечала: когда одна из ее старших дочерей смотрела на другую, на детском личике появлялось удивление и нечто вроде вины – словно, увидев неожиданное выражение на лице второго «я», вскрываешь собственные потаенные чувства.

И не удивительно, что Стави и Стори избегали, насколько получалось, смотреть друг на друга – им обеим не нравилось испытывать смущение. Предпочитали смущать других, и прежде всего, как заметила Хетан, приемного отца.

Даже не слыша разговора, Хетан прекрасно видела, как это происходит. Девочки наседали на беднягу, как пара коварных кошек на охоте, и все, чего они от него хотели, они непременно получали. Без осечки.

Вернее, так было бы – раз от разу, – если бы не жесткая и умная мать, которая, взявшись за дело, могла явиться прямо в момент осады и одним только словом или жестом отправить двух мелких стервочек восвояси. Поэтому хотя бы одна из близняшек постоянно следила: где Хетан, далеко ли и внимательно ли смотрит. Хетан знала, что стоит ей только повернуться в сторону девочек, как они, прекратив льстиво, откровенно манипулировать отцом и метая темные, острые взгляды в ее сторону, бросятся прочь, как расстроенные бесенята.

Да, они могут быть вполне милыми, если это необходимо им, и от своего настоящего отца они унаследовали талант изображать невинность, такую чистую и абсолютную, что она вызывала тошноту у их матери, да и у других матерей. Да что там, Хетан видела, как двоюродные бабушки – обычно всепрощающие, как им положено, – прищуриваются, наблюдая за происходящим.

Разумеется, непросто измерить зло или даже просто подтвердить, что это оно и есть. Разве не дано любой женщине в совершенстве управлять всеми аспектами жизни своего избранника? Вне всякого сомнения. Соответственно, Хетан жалела будущих мужей Стори и Стави. Но при этом не желала видеть, как от этой парочки страдает ее собственный мужчина. Все дело просто в чувстве собственности. И чем старше становились близняшки, тем с большим нахальством пытались украсть его у нее.