Отравленные морем - Алена Волгина Страница 45

Правда, сейчас Инес выглядела совсем по-другому — растревоженной и живой.

— Я не знаю, что с этим делать! — воскликнула она с отчаянием в голосе. — Это просто просыпается во мне… иногда. Я слышу чужие, не свои мысли. Чувствую крылья и могу увидеть город с высоты. Узнаю о вещах, о которых раньше и подумать бы не могла!

Стоя у окна, она беспомощно прислонилась плечом к стене, будто в поисках хоть какой-то опоры. Бьянка не знала, что ей сказать. После недавнего предательства ей было трудно вызвать в себе сочувствие к Инес. Однако она хорошо знала, каково это: справляться с проблемами в одиночку. Самой не раз приходилось. Стараешься как проклятая, делаешь всё, что можешь, а другие только снисходительно посмеиваются, и само их отношение только подчёркивает твою инаковость, непохожесть…

А Инес продолжала рассказывать, быстро, проглатывая слова, то ли боясь впоследствии пожалеть о своей откровенности, то ли спеша выплеснуть всё из себя:

— Я нашла у отца книги о магии, которые он привёз с Мираколо. Забрала себе. Он пока что их не хватился, и не думаю, что он заметит пропажу. Кажется, он отказался от мысли использовать людей с даром кьямата. Слишком непредсказуемо. Слишком опасно. Я пока не говорила ему, что я тоже, возможно… Вдруг это ошибка? С той ночи, когда пробудился грифон, у меня только дважды вышло его почувствовать, и то во сне.

— Ладно, давай разберемся, — не выдержала Бьянка. — Допустим, что нечто в ту ночь — приступ волнения, страх или сердечная боль — вдруг разбудили дремавшую в тебе магию. Если верить легендам, с нашими прабабками это случалось гораздо чаще.

«И такие случаи больше уместны в легендах, а не в реальной жизни», — мысленно добавила она.

— Но ведь это не делает тебя кем-то другим! Не думаю, что ты позволишь какому-то каменному чудовищу поработить свой разум. Магия изменит тебя лишь настолько, насколько ты сама захочешь.

Инес задумалась.

— Что ты собираешься делать? Ты решила помочь Франческе в надежде, что она объяснит тебе, как лучше справляться с даром? — прямо спросила Бьянка.

Может, это было эгоистично, но её мало волновали проблемы Инес, зато очень интересовало всё, что могло помочь Франческе и Джулии.

Девушка смутилась, замотав головой, так что длинные серьги затанцевали вокруг шеи:

— Нет-нет, что ты! Было бы нехорошо с моей стороны ожидать помощи от человека, попавшего в тюрьму по моей вине! Я просто хочу, чтобы всё было честно.

Правда, одна подспудная мысль у Инес всё же имелась. Она не стала рассказывать о ней Бьянке, так как не находила слов, чтобы объяснить, каково это: чувствовать себя Инес и в то же время — другим существом. Если Франческа так же тесно связана с живущими-под-волнами… и если она, Инес, сделает для неё что-то хорошее, может, тогда море сжалится и вернёт ей Энрике целым и невредимым?

* * *

Свинцовые крыши тюрьмы Карчери, пылающие на солнце, источали жар. Воздух в камере превратился в удушливый смрад, от которого першило в горле. Даже просто открыть глаза было подвигом. По моим ощущениям, голова превратилась в тяжелый горшок с кашей, в которой тонули любые мысли. Измученная духотой, я не шевельнулась, когда заскрипела дверь и послышались знакомые шаги тюремщика. Хотя в первые дни каждый скрежет ключа вызывал у меня мгновенный всплеск паники.

Единственной радостью, скрашивающей мои долгие часы в этом пекле, был Пульчино. Он прилетал каждый день. Приносил мокрые камушки и раковины, пахнущие лагуной, желая меня подбодрить. Один раз принёс свежую рыбу, но я спала, и «подарок» нашёл тюремщик. Рыба его озадачила. С тех пор он заглядывал в камеру с опаской и никогда не забывал сложить пальцами охраняющий знак.

Несколько раз Пульчино «брал меня на прогулку», как мы это называли. Я «одалживала» тело чайки, чтобы ненадолго пролететь над каналом, почувствовать вольный ветер под крыльями, окунуться в прохладную воду… После душной, вонючей камеры это было как в сказке! В первый раз я боялась отлучиться надолго — вдруг тюремщик заглянет? — но потом заметила, что он всегда приходил в одно и то же время, под вечер, когда жара немного спадала, и тень от решётки переползала в дальний угол. Он всегда делал всё молча. Ставил на пол плошку с отвратительно пахнущим варевом, кружку с водой и уходил.

«Больше он не придёт сегодя! — подначивал меня Пульчино. — Полетаем?»

Вчера я отказалась, и Пульчино обиделся. Я не могла объяснить, каким безумным искушением стала для меня магия в эти страшные, горячечные дни. Сколько раз мне хотелось остаться чайкой, не возвращаться, бросить мое грязное тело тюремщикам — пусть делают с ним, что хотят! — и улететь.

Безусловно, этим поступком я погубила бы свою душу. И совершила преступление против кьямата. А что самое страшное — я убила бы своего друга. Мы с Пульчино не сможем существовать в одном теле. Разум чайки не так обширен, как наш, и недолго продержится против мощи человеческого сознания.

Но свобода меня так манила! Никаких больше страхов, никакой боли, никаких унижений! Да, это будет стоить жизни Пульчино, и я вечно буду корить себя за это, но разве этим поступком я не спасу Алессандро с Джулией? Нам просто повезло, что дознаватели пока не взялись за меня всерьёз! Стоит им отвести меня в тот жуткий подвал — и я моментально выдам все тайны!

Перед страхом смертельной угрозы было так легко придумать себе оправдания… Я боялась не совладать с собой и поэтому стала отказываться от «прогулок». А Пульчино не понимал. Обижался. Я отделывалась полуправдой, мол, нам опасно соединяться разумом так надолго, напоминала ему про валлуко. Пульчино пренебрежительно фыркал и улетал. Но потом опять возвращался.

Без него я, наверное, дошла бы до сумасшествия. От раскалённого воздуха мутилось в глазах, мучила постоянная жажда, однако в тюрьме были свои правила, и больше одной кружки воды в день здесь не полагалось. Пульчино хотя бы отвлекал меня городскими новостями и сплетнями, которые он исправно добывал на пристанях, на Пьяцце или на Ривоальто. Например, сегодня он осчастливил меня байкой об ожившем грифоне с Пьяцетты, причем многие, оказывается, были уверены, что это моих рук дело!

«Может, статуя просто рухнула от ветра, а воображение пьяных гуляк на площади доделало остальное?» — едко предположила я.

Пульчино засмеялся по-чаячьи. Я тем временем соибрала в горсть все ракушки, которые он мне приносил. У них был приятный солоноватый запах. Пахло морем и солнцем. Острый край врезался мне в ладонь, наведя на мысль, что им можно выцарапывать чёрточки на стене, отмечая дни. Хоть какое-то занятие. Сколько я здесь уже просидела? Неделю? Сколько ещё придётся терпеть, прежде чем меня уведут на допрос или я расплавлюсь здесь от жары?

Тесная каменная каморка словно находилась вне времени. Я была снова выброшена из жизни, как тогда, в детстве, в монастыре. Только теперь вместо тёмной прохлады крипты меня окружала вязкая духота. Хоть бы дождь пошёл, что ли! Я отчётливо представила себе напитанные влагой грузные облака, громоздящиеся над крышами и куполами Венетты, порывистый ветер, обильные струи, хлещущие по стенам, звонко барабанящие по черепице, вспенивающие воду в каналах…