Сердце меча - Ольга Чигиринская Страница 44

Дик ничего не сказал в ответ — да и что тут можно было сказать? Собственная внешность его уже не заботила. Его просто тошнило от всего этого — в буквальном смысле слова; так бывало всегда, когда он испытывал эмоцию, достаточно сильную, чтобы вызвать у другого человека смех или плач. Он не был ни жесток, ни лишен чувства юмора, но в силу как-то неверно переключившихся связей в мозгу не мог ни смеяться, ни плакать. В тот день, когда он в последний раз видел лицо своей мамы сквозь решетку ливневой канализации — а потом до него донеслись крики, и волна жара и запах даже не горелого, а пережженого мяса… От этого запаха его выворачивало, даже когда стало уже нечем блевать, и он плакал, и тут в голове что-то не так щелкнуло, и горе навсегда соединилось с тошнотой. Он не мог красиво скорбеть и просто плакать — его тянуло безобразно блевать. Не мог он, как выяснилось потом, и смеяться. Это почти не мешало в жизни — он считал, что легко отделался; мог бы и свихнуться. Но иногда, когда чувства рвались с привязи, его вот так тошнило. Это чуть не случилось совсем недавно, когда леди Констанс на миг показалась ему матерью. Он потому и отстранился так быстро, что чувствовал: еще чуть-чуть — и будет большая неприятность. Слово, которым эта мерзость называлась, тоже было мерзким: идиосинкразия.

Он научился сдерживать свои эмоции, не подпускать их к опасному краю — но сейчас он боролся с тошнотой — а значит, другой мальчик на его месте уже плакал бы.

— Дай мне свою одежду, — Моро протянул руку. Дик, опираясь затылком о стену, приподнял зад и высвободил из-под себя все еще свисающее с пояса кимоно. Морита взял скомканные косодэ и юката, унес — через полминуты до Дика донесся шум стиральной машины. Потом он вернулся и сел на стол, напротив.

Полотенце промокло, лицо онемело от холода и перестало болеть. Зато озноб охватил все тело: Дик дрожал, как Каин. Морита отпер один из шкафчиков, вынул из крепления бутылку и налил пол-стаканчика темно-золотистой жидкости.

— Выпей, — это прозвучало настолько властно, что Дик не ослушался. Дыхание перехватило, во рту запылал холодный огонь, а в животе, напротив, стало тепло. Дрожь прекратилась.

«Да неужели он и в самом деле так думает!» — мысленно Дик снова и снова прокручивал в мозгу последнюю фразу Вальдера — и вдруг понял, что произнес свои слова вслух.

— Кто, мастер Аникст? — вавилонянин решил, что вопрос обращен к нему. — Вряд ли. Он просто хотел сделать тебе еще больнее.

Что-то в его словах было странное, и когда Дик понял, то у него вырвалось: «Оро!» — он пробормотал свой вопрос на нихонском, и на нихонском же ответил Морита. А прежде они никогда не говорили друг с другом на его родном языке.

— Почему? — не выдержал Дик. Он не собирался обсуждать это с вавилонянином, но больше было не с кем — Дик с удивлением обнаружил, что никого, кроме этого белобрысого, вчерашнего врага, не хочет видеть.

Он задал вопрос не полностью — потому что мучительно было трудить разбитые губы, проговаривая до конца — «Почему он захотел сделать мне еще больнее когла узнал, что я не виноват?» Но Морита понял. Он был очень умный, Дик запоздало сообразил, что, наверное, он умеет читать в сердцах не хуже, чем леди Констанс.

— Потому что он влюблен в девчонку, — объяснил Моро. — И если думать, что ты хотел ее изнасиловать, ему было противно, то думать, что она по доброй воле хотела тебе дать, а ты ее отверг — совсем невыносимо. Ревность влюбленного кастрата — это ужасно.

Даже при помощи настоящего шедайинского орриу он не смог бы разделать Вальдера беспощадней. Дик даже рот приоткрыл — Моро был прав! То, что Вальдер избегал Бет и злословил о ней за ее спиной — это просто старое доброе «близок локоть, а не укусишь». И то, как он навернул Дика мордой о столб — это потому что он ревновал! И никогда он всерьез не думал о Дике как о содомите — хотя о храмовниках ходят такие мерзкие шуточки, и Болтон часто подковыривал его на эту тему, но это все было не всерьез, а сейчас само пришло Вальдеру на язык.

Вот гад, ухмыльнулся кто-то внутри Дика. Собака на сене — сам не может, другим не даст. Как же он, должно быть, изводился от этого — подкалывал Дика на тему «лучшая девчонка — правая ручонка», а сам не может даже рукоблудить, только облизываться.

Дик поднял глаза на Мориту и увидел, что тот слегка улыбается. Морита разделял с ним злорадство, как друг делит с другом чарку вина.

На мгновение Дику показалось, что перед ним бес. Да нет, чушь. Морита был обычный человек, хоть и вавилонянин, и злорадствовал он как обычный человек, и утешение, которое он предложил Дику, мог бы предложить кто угодно, кроме людей совсем уж святых: расслабься, парень, не кори себя — твои обвинители тоже изрядная мразь…

А ведь Вальдер обжегся и утратил мужскую силу, когда их корабль прикрывал отход транспортников с гражданским населением станции Паллада. Высокочастотный залп прорвался скаозь защиту, и вода в теле Вальдера разогрелась так, что его глаза и семенники сварились в нем живом. Половина внутренних органов у Вальдера была заменена нанопротезами — но никакой нанопротез не исцелит бесплодия. Вальдер — молодой, здоровый и полный сил мужчина, ему бы жениться и завести детей, в монахи он не собирался… И теперь он страдает наверняка не меньше, чем Дик, потому что они любили одну женщину, а она оказалась… не будем говорить, кем, чтобы ругательством не брать грех на душу. Это… Это… это как если бы Сирано вдруг обнаружил, что Роксана даже не замуж выйти за Кристиана хочет, а так с ним переспать. Ну да, Сирано не стал бы за это бить Кристиана лицом о столб… Но не всем же быть такими, как Сирано.

И тут мысль, которая крутилась где-то на дне черепа, вырвалась на поверхность.

— Морита-сан, — сказал Дик. — А ведь вы не меняли фильтры. Когда меняют фильтры, вентиляторы в воздуховодах сами отключаются. А они работали, я слышал.

— Ты уверен? Вы ссорились бурно, дошло до толканий с лестницы.

Дик покачал головой и Моро улыбнулся. Они опять поняли друг друга без слов: каждый, чья жизнь проходит в космосе, привыкает вслушиваться в музыку корабля, равномерное гудение и вибрацию его систем. Если что-то изменяется — он это слышит.

— Разве я сказал что-то не так? — черные брови вавилонянина чуть приподнялись. — Между вами все происходило иначе?

— Нет, вы угадали, — опустил голову Дик. — Хотя я не знаю, как…

— Немножко знания людей, и, если хочешь, классической литературы. Ты уже знаком с господином Журденом и Гамлетом — а как насчет Федры?

— А что Федра? — не понял Дик. — Планета как планета.

Моро хохотнул.

— Суна-кун, ваше невежество просто очаровательно. Вы слышали что-нибудь о древнем царе Тезее?

Так значит, звезда Тезей названа в честь древнего царя, подумал Дик. Век живи, век учись. Он покачал головой.

— Это был царь в языческой Греции, — сказал Моро. — У него была жена Антиопа, царица амазонок — это были женщины-воины, вроде нынешних амазонок Христовых, и так же соблюдали обет целомудрия, поэтому когда Антиопа вышла за Тезея замуж, товарки не простили ее и убили. Но после нее остался сын Ипполит, который тоже решил посвятить себя богу, — Моро усмехнулся. — Языческому богу целителей Аполлону. Он тоже принес обет целомудрия. А Тезей тем временем женился второй раз, на девушке по имени Федра. Мачеха была ненамного старше Ипполита и полюбила его. Добродетельный юноша отверг ее притязания, и тогда она обвинила его перед Тезеем в попытке изнасилования. Тезей в гневе проклял его, и, когда Ипполит ехал в своей колеснице, из моря показался бык, напугал его коней — и они разбили колесницу. Юноша погиб, Федра с горя повесилась. Вот такая вот история.