Медбрат Коростоянов (библия материалиста) - Алла Дымовская Страница 43

Звонил я человеку, которого хорошо знал прежде, и при этом не знал вообще. Так бывает, если встречаться каждый день по рабочей необходимости, когда ладить, а когда и спорить, но стараться не доводить до открытого конфликта. Наилучшая форма параллельных отношений, человек человеку автобусный кондуктор. И тебе известна вся внешняя официальная сторона твоего визави: какую бумагу лучше вперед, а какой не позволять попадаться на глаза, о чем просить можно, а о чем даже не заикаться. Но вот сторону иную, внутреннюю подноготную, о чувствах и сокровенных мыслях, тебе не раскрыть, да и нет в том необходимости. Служба службой, а дружба дружбой. Спицын Виталий Петрович именно с внешней стороны был дядька неплохой. Я действительно знал его сто тысяч лет, хотя близко знакомы мы были в общей сложности не больше семи, но здесь время мерялось не обыкновенными годами. А студенческими. Кому ведома разница, тот поймет с полуслова.

Он был наш начкурса, а я соответственно староста. Начкурса, начальник курса, название обиходное, однако не выражало истинной сути его обязанностей. Потому что, строго говоря, Виталий Петрович ведал сразу всеми курсами нашего крохотного факультета. Мы были не «физфак», и не «химфак», где только на одном лекционном потоке сидело минимум по двести пятьдесят человек, и каждому отдельному курсу полагался по штату свой собственный начальник. Зато тоже относились, – простите за выражение, но из песни строчку не выкинешь, – к ё…ым факультетам. То есть к таким, которые в повседневном устном сокращении заканчивались на «фак». Химфак, филфак, журфак, геофак, экономфак и так далее. В число счастливчиков не входили гордые красавицы с вычислительной математики и кибернетики – просто говорили: «вон с ВМК идет». Еще немногочисленные «почвоведы» с факультета «почвоЕдения», туманный «геогрАф», разночинный филологический, ему случайно повезло, чтобы не путали с философами – мы все-таки оставались на «фак». И загадочно-заманчивый «мех-мат», краткому содержательному названию которого я всегда завидовал. Механико-математический, кого хочет, того сам посылает на… Его студенческую братию даже именовали отдельно и особенно – «мех-матяне». Не физики, не лирики, не филолухи и не биолухи, но «мех-матяне». Словно инопланетяне. Они ими и были. Обитали в главной башне МГУ, точно средневековые маги, род их занятий казался совершенно запредельным моему пониманию. Однажды мне довелось подслушать горячечный спор двух юнцов-первокурсников этого фантастического факультета. Абра-кадабра! Плюс выражали все время патетическое неодобрение какому-то «ослу». Мне тогда стало любопытно, кого это склоняют столь необычным способом. Неужто и ругаются «мех-матяне»-инопланетяне на математическом, формальном языке? Я подошел, и я спросил. Получил свысока небрежное объяснение: ОСЛУ – общие системы линейных уравнений. В общем, из-за этой самой «ослы» выглядел дурак дураком, однако после потихоньку заинтересовался их зубодробительной наукой. Многого не достиг, все же некоторое представление имею. Но я неумышленно отвлекся и ударился в ненужные сейчас воспоминания. Свою историю я непременно доскажу в ином месте, пока же вернусь к особе Спицына Виталия Петровича. На первый взгляд, ничем непримечательной.

Обычный, средних лет мужичок, таким он образно представился мне, когда я, на правах новоиспеченного старосты, явился в учебную часть. И таким оставался, пока я пребывал в университетских стенах. Невысокого росточка, плотный и коротконогий, неговорливый, но будто бы и не чрезмерно строгий. Ему и не надо было. Как некоторые прочие начальники курсов, он числился то ли в отставке, то ли на внештатной, хрен там разберешь. Выходец ОТТУДА, сами знаете откуда, в чине где-то около капитана, я так думаю. А подобным людям не требуется горячиться, чтобы поставить на своем. Или уступить с наваром, если вопрос не принципиальный. Но их главная черта – не проходить и не пропускать мимо. Никогда и ничего. Словно бы с получением погон, на плечи их возлагалась также вечная обязанность вмешательства, воспитательного, карательного, вспомогательного, увещевательного, пресекательного. От них можно было схлопотать кучу всякого добра, вплоть до «поезд летит под откос», но иногда и попросить о действительной помощи, особенно, если больше просить абсолютно некого.

По правде говоря, я и не просил. Я искал себе места в новой жизни, желательно там, где еще много оставалось от старой, и плохо представлял себе, что именно я ищу. Спицын тогда помог мне. На простой вопрос, есть ли у меня другие таланты, помимо гуманитарного бесполезного диплома, я чистосердечно сознался в фельдшерской квалификации. И скоро по рекомендации Виталия Петровича оказался в стационаре № 3,14… в периоде. Значит, розыски мои следовало начинать с бывшего начкурса. Я посылал Спицыну короткие новогодние открытки-поздравления, и был осведомлен из ответных, что Виталий Петрович вышел на пенсию, но не сидел без дела. Что-то такое с театральными билетами, кажется, брал на реализацию, и весьма успешно, в общем, старик не голодал. Да и какой старик, по моим подсчетам Спицыну выходило лет около шестидесяти, еще вполне ходок и боец. Я набрал его домашний номер. Разумно полагая, что по такой гибельной жаре вряд ли он окажется где-то в городе. И не просчитался. Виталий Петрович обрадовался мне, вроде бы искренне – а почему нет? это я был обязан ему, не наоборот, – и назначил встречу. В шесть часов вечера, – перед войной, шутка с долей шутки, – у второго гуманитарного корпуса МГУ. Я с ответной радостью согласился. На старые места тянуло нас обоих, будто ветеранов Ледового побоища на Чудское озеро.

Седенький, подтянутый, Спицын не утратил оптимизма, я узнал его сразу, по уверенно плавной походке: словно торпедный катер, рассекающий воды ловким маневром. Мы устроились на лавочке в сгущающемся теньке. Вокруг еще кишмя кишела зеленая «абитура», но к нам никто не подсел, хотя притягательно покойной длины скамьи хватило бы на добрый пяток растерянно зубрящих ботаников. Видно, не решались. Двое взрослых дяденек, ведут серьезный разговор, не дай бог, из приемной комиссии: запомнят злопамятно и влетит в копеечку. Так что, у нас со Спицыным была полная свобода слова. Мы обменялись верительными грамотами. О здоровье и успехах на трудовом фронте. А дальше… Дальше я не знал, с чего начать. Мне не приходилось прежде вести подобные следственные беседы, это Виталий Петрович слыл докой по части обнаружения штрафной дисциплинарной истины допросным путем. Он понял мое замешательство, всегда был умницей, и охотно взял штурвал в свои руки.

– У тебя, Феля, стряслось что-то сильно поганое? – вот так коротко выразил всю суть.

– Не знаю. Наверное, да, – оценивать поганость событий я не отважился, хотя предполагал и предвидел худшее. – Я расскажу вам, что сам знаю. Так сказать, показания очевидца, – попробовал я улыбнуться. Не вышло.

Я не пропустил ни одной подробности. Даже о Моте. Я крепко помнил правило. С ЭТИМИ людьми или полная откровенность, или ничего. Никакой самостоятельной игры. Все равно переиграют, и тогда о помощи можно забыть.

– М-да, – таковы были первые его слова. Он повторил еще раз. И «м-дакал» потом минуты две.

Я не мешал, догадываясь, что подобным образом Виталий Петрович думает, а вовсе не обращается к собеседнику. Не послал и не ушел сразу, уже было счастье. Наконец, Спицын заговорил внятно.