Дом и война маркизов Короны - О'Санчес Страница 43

Хоггроги тут же вскочил, добежал и принял мать в осторожные объятья.

— Для меня ты точно такая же государыня, боги — да хранят вас обеих еще тысячу лет! Ну вот… Что же ты плачешь?.. Что-нибудь…

— Нет-нет, это я от радости… что меня не забываешь…

— Ну матушка…

— Нет, нет, это я так…

Хоггроги ощупал взглядом застывшую в общем поклоне толпу из фрейлин, жрецов и приживалок, нашел ту, которая по мнению Тури, больше всех на нее наговаривает… Ох уж эти женские войны… Ладно, пусть пока сами разбираются, спешить некуда, вмешиваться преждевременно.

— Матушка, открой страшную тайну, если не хочешь, чтобы сын твой сгорел от неутоленного любопытства!

— Какую, сын мой, для тебя — все что угодно!

— Как ты меня учуяла?

— Учуяла? Горули чуют, сын мой…

— Прости пожалуйста! Как ты почувствовала, что я…

— Сердце материнское подсказало. Не веришь? Мули, что я вчера перед сном тебе говорила?

Фрейлина Мули, такая же бело-сдобная, с рыхлинкой, как и ее госпожа маркиза, такая же добродушная и краснощекая, выступила вперед и опять поклонилась в пояс молодому повелителю.

— Как нашей матушке-маркизе уже полог на ночь закрывать, так она, милостивица наша, вдруг и говорит мне: «Мули, а вишневое-то вареньице созрело ли у нас? На завтрашний-то день — близко ли находится? Озаботься, — говорит, — Мули, чтобы завтра под рукою было, ведь это любимое лакомство его светлости!»

Хоггроги только руками в восхищении развел. Правда, немедленно в голову пришла догадка, позволяющая объяснить матушкину проницательность и предвидение безо всяких сверхъестественных чудес… Да скорее всего так оно и было: у матушки наверняка хранится что-либо очень близкое к Хоггроги, его внутрисердечный амулет совершеннолетия, например, или локон детских его волос… Ну, точно! Жрец храма Земли отец Улинес, духовник маркизы Эрриси, как раз любит и умеет ворожить по следам и частичкам плоти, а после смерти отца матушка большую часть времени проводит в молитвах и гаданиях. Все невероятное на первый взгляд — объясняется буднично и просто, если основательно изучить все входы и подходы к секрету. На локон-то, на родственный, сигнальное заклинание положить и конюх сумеет. Однако, не стоит разочаровывать матушку разоблачительными догадками… вот лучше он ей подарок поднесет…

Рокари лично снял тяжеленный сундук с гужевой лошади — его бы впору вдвоем, вчетвером нести — и, пыхтя, вбежал с ним в гостевую залу. Ключик от сундука передал его светлости, а сам устроился в первом зрительском ряду — помогать громкими восхищенными выкриками общему празднику подарков.

— Оговорюсь сразу! Пресветлая матушка моя, и все уважаемые присутствующие! Через два дня на третий — праздник всех урожаев! Матушка, без тебя — я даже и не подумаю праздновать, все окна закрою и двери забью, гостям от ворот поворот! Так что, милости просим, умоляем, я и Тури, нас навестить, у нас погостить. А также и всех, кого матушка возжелает с собою взять! В сундуке же — подарки, но отнюдь еще не к празднику, а просто в знак моего приезда!

Начали, как водится, с самых младших: домашних служек, девочек и мальчиков, подметальщиков, печных древорубов, потом уже пошли дары слугам постарше, потом фрейлинам и приживалкам дворянского рода, потом отцу Улинесу, и потом уже матушке. Ай да Тури! Ни одной, ни самой мелкой мелочи не забыла, все в подробный список вошли, даже эта… Нузи… Отцу Улинесу достался гадальный шар, цельновыточенный из громадного сердолика, матушке заморская шаль редчайшего рытого шелка, да не простая, а с забавою! Мало того, что рисунки по шали переливаются разными красками, так еще и шаль на обе стороны носится: хочешь — носи зеленую, расписанную красными птерами, хочешь — навыворот — красную, расписанную зелеными птерами!

— Согреть она тебя не так чтобы согреет, матушка, но — развлечет.

— Сын мой…Сын мой! Дай, я тебя еще и еще обниму… Ах! Нузари, Мули, нет, вы только гляньте: так алый птер, а так уже — розовый! Чудо! А для тепла у меня и шубы сыщутся… Мули, ну что там у нас завтрак? Хогги, может ты в ванну с дороги? Или даже в мыльню?

— Да я бы и не против ванны, матушка, но это нам расставаться лишний раз, а мне и так через сутки уезжать.

— Ну, все одно мне сейчас по хозяйству крутиться… сама не доглядишь, так… Дружина-то в поле? Я им сей же миг винца пришлю, у меня нарочно для них бочонок сладкого имперского припасен. А ты в ванну. Где ты, Роки, птерчик мой? Дай, я и тебя пообнимаю, потискаю. Мы и тебе согрели водичку, и отдельные покои тебя ждут, приготовлены. Потом сразу же к столу. Хогги, а твою свиту мы немедля накормим, что им томиться? Отец Улинес, не сочти за труд, распорядись насчет ратников, чем и как их попотчевать да потом разместить на отдых… Веди их в столовую палату, мы же, ради случая, в главной разместимся, в парадной.

Хоггроги кивал и улыбался, улыбался и кивал: все здесь почти как в детстве, от запахов до обычаев… Эх, хорошо. Но ратникам придется потерпеть до дому с имперским винцом, ибо поход закончится только во дворе казармы. Однако это не помешает им грянуть в ответ на матушкину посылку такое громкое ура, что и в замке услышат! Бочонок… Ничего себе бочонок — сто двадцать весовых пядей! Впрочем, дружинники вылакают это за вечер, и с легкостью…

Потом был обед, по-сельски непринужденный и обильный, однако очень уж долгий, потом молодой сенешаль отпросился к дружине, а Хоггроги после недолгой совместной прогулки остался у матушки в покоях. Хоггроги не терпелось взяться за благоустройство замка, пока он здесь, и для начала повесить на ближайшем суку негодяя-плотника! Каменщиков надо будет прислать, землекопов, пусть и Канцлер тут недельку поживет да потрудится поплотнее, ни одной мелочи не упуская — зима уже на носу. Но плотника!..

— Сын мой, оставь! Остынь и не сердись, мы с Модзо все сами управим, когда ты его пришлешь, плотника я сама накажу. Он не так уж и виноват, это я не велела потолки и чердаки до осени трогать.

— Я просто не хочу, чтобы ты болела и мерзла!

— Ах, сынок… Я ведь не старая еще…

— Ты моложе всех!

— Не моложе, хотя и до старости вроде как далеко…

— Очень далеко! Матушка, я…

— Но с тех пор, как нет со мною света моего, с тех пор, как я одна осталась, я все время болею. Плачу, молюсь, болею, снова молюсь… И сквозняки здесь ни при чем, и старость здесь ни при чем…

— Матушка, ты только скажи, ты только пожелай…

Маркиза Эрриси лишь ладошкой пухлой махнула, не в силах остановить рыдания.

Отогнанные было маркизом Хоггроги фрейлины и приживалки, незаметно и постепенно вновь скопились вокруг повелительницы, подхватили вытье и плач, но Хоггроги больше не стал тому препятствовать, потому что придумал средство.

— Матушка! А помнишь, отец Улинес рассказывал мне, когда я ребенком был, как он за морями странствовал?

— Конечно помню, друг мой, ты очень любил эти рассказы. А где, кстати, отец Улинес? Так разбудите, уж полдничать пора. Вина подайте, взвару цветочного. Хогги, ты что будешь?