Между степью и небом - Федор Чешко Страница 42

Михаил, наконец, опомнился.

– Товарищ подполковник, как вы можете так?.. Вот вы – вы знаете, скольким нашим бойцам стоили жизни неудачи на линии Маннергейма?! А скольким ещё…

– Знаю! – Не слово, а лихой взмах Будёновской шашки. – А ещё я, для примера, знаю, что белофинны используют в качестве действенного оборонительного приёма искусственное подтопление подступов к дотам. Не вполне понимаю, как им это удаётся, но удаётся, факт. Представляете, каково атакующим красноармейцам на тамошнем сумасшедшем морозе внезапно оказаться по пояс в воде?! Как вам такой способ обороны?! Полно, можете не утруждаться выбором слов – и по лицу всё читается ясней ясного… Так почему же вы столь упорно желаете стать на одну доску с ними? Если я дам ход вашим предложениям, то навсегда лишу вас права возмущаться тем, чем вы только что возмутились. – Герасимов поднялся, неторопливо подошел к окну и, заложив руки за спину, уставился в непрозрачную путаницу ледяных узоров.

– Кроме всего прочего, вы занялись чужим делом, – сказал он, не оборачиваясь. – В РККА существует изрядное количество высших командиров, прямой обязанностью коих является то, что тужитесь сделать вы. Байки про инициативу низов, про критику, которая непременно должна быть кон-струк-тив-ной – всё это выдумано бездельниками, дабы взваливать свою работу на подчинённых. Командовать – это вам не кулаком по столу: “Даёшь, сукин сын, мать-перемать!” Вы тут поминали наши потери… Вот если мы этих, которые с ядрёным кулаком да луженой глоткой, не отучим, что главное – гаркнуть, а прочее мы, инициативные, сами выдумаем да сделаем… Помяните моё слово: потери нынешней кампании через год-полтора покажутся сущей безделицей. Ну как, будет с вас аргументов?

– Так точно, – Михаил прятал злополучные листки обратно в нагрудный карман. – Прошу разрешить обратиться с моими предложениями в Наркомат Обороны.

– Разрешаю, – Герасимов так и не обернулся. – Не забудьте в своем обращении живописать, как я не желал дать ход сей писанине и какие доводы выдвигал. Глядишь, и накинут вам на петлицы кубик-другой… Всё, свободны!

…Письмо в наркомат Мечников, долгонько, правда, промучась сомнениями, все-таки написал и отправил. Про “не желал дать ход” в письме этом, естественно, ни слова не было, но через пару недель личному составу объявили, что подполковник Герасимов оказался врагом народа. Вот так. И без Михаила нашлось, кому попользоватся глупо-интеллигентским “не считаю нужным скрывать”.

Ещё тройку недель спустя (аккурат ко Дню Красной Армии) рухнул первый рубеж линии Маннергейма, а десятком дней позже – второй. И как-то вдруг осозналось: казавшаяся бесконечной война продолжалась лишь чуть больше трех месяцев. Так что не долго помогали финнам и природа с погодой, и укрепления… те самые укрепления, в прорыве которых весьма заметную роль сыграли танки, оснащённые огнемётами. Будто бы точь-в-точь по предложениям младшего лейтенанта Мечникова.

Именно что “будто бы”.

Михаил превосходнейше понимал, что писанина его опоздала, что за такое время её бы никак не успели воплотить в дело – даже просто прочесть, наверное, не успели. И, небось, было таких предложений изряднейшее количество – чёрта с два Мечников один на всю РККА столь инициативен да смекалист!

Всего скорей, до огнемётных танков уже давно додумался именно кто-то из тех, кому додумываться до подобного определено кругом служебных обязанностей. Так что никакой заслуги младшего… пардон, уже просто лейтенанта Мечникова здесь нет, а второй кубарь ему отвалили просто в поощрение его смекалки да инициативности. Именно так. Была б реальная заслуга, наверняка отвалили бы что-нибудь позначительней.

Нет, Михаил никак не мог согласиться со врезавшимися в душу аргументами бывшего нач. штаба. Просто он, Михаил, старался быть перед собой и другими предельно честным, а потому настойчиво доказывал другим (а в особенности – себе), что никакого влияния на ход событий его письмо не оказало.

А подполковник… бывший подполковник Герасимов… Сволочь он всё-таки. Гад. Царский недобиток. Ну вот как, как теперь выполоть из мозгов посеянную им заумную дрянь?! Гад, вражина поганый! Господи, неужели он думает, что это-таки Мечников на него капнул?! Нет же, не может он до сих пор так думать… потому, что вряд ли до сих пор жив.

Кстати, о Герасимове.

Зурабова осведомлённость о подноготной Михаила произрастает, похоже, именно из тогдашних событий. Как ни верти, а своим письмом в наркомат младший лейтенант Мечников обратил на себя внимание высокого начальства, и оно – начальство – просто для порядка велело выяснить, откуда взялся да кто таков этот инициативный-смекалистый. И то, что подробнейшие сведения про “кто” да “откуда” добрались до полка, весьма убедительно доказывает: кабы не нападение партнёра по пакту о ненападении, мы бы с вами, товарищ лейтенант, нынче составляли компанию бывшему нач. штаба, откомандированному во враги народа.

Да уж, компанию… Составляли бы… Небось, в одной коммунальной яме, выдолбленной где-нибудь в вечной мерзлоте. Или попросту, безо всякой ямы, без никому не нужных трудозатрат да формальностей – в трясине какой-нибудь… В обомшелой вонючей трясине, вроде той, что сейчас смачно и гнусно чавкает под подошвами…

Э-э! А что происходит?! Почему под ногами пропитанный бурой вонючей жижей бурый вонючий мох? Куда делась мешанина песка и палых сосновых игл? Куда делись сами сосны – почему вокруг лишь осины да какие-то светлоствольные деревца? И боярышника больше не видать, зато по голенищам при каждом шаге щелкает хлыстоподобная дрянь, лишь отдалённо напоминающая стебли растений…

Что, опять затеялась какая-то колдовская хреновина?!

Нет. На этот раз, кажется, нет.

Прежняя вывихнутая белая ночь вокруг; чёрт знает откуда выстелившаяся под ноги хлябь нет-нет, да и вздрагивает от особо натужных ударов дальней фронтовой канонады – почти так же, как прежде вздрагивал плотный боровой песок… И эту самую хлябь (не топь ещё – только преддверие настоящей топи) ты, лейтенант, месишь нормальными армейскими сапогами, а не древними бескаблучными уродцами… И на поясе у тебя кобура, а не меч… И голова твоя разламывается, кружится, гудит, и сквозь этот похмельный гуд будто из бесконечного далека пробивается полушепотливая болтовня идущих на пару-тройку шагов впереди рыжих чуд…

– …сама – ни разу. Но многие видали, и наш музейный сторож тоже говорил: своими глазами… Не городского музея сторож, а фи… фили… этого… ну, отдела, который в бывшем имении… ну, куда мы сейчас… Выхожу, говорит, утречком, а он прямо вот как в двух шагах… Плечи – во какие, руки до колен, лба совсем нету, зубы – как желуди, вот те крест… Это не я про крест, это он так, ну, сторож… И глаза у него светятся…

– У сторожа?

– Да нет же, непонятливая ты… Не у сторожа, у НЕГО. И весь он то ли в шерсти, то ли в рвани какой-то. И вонючий. Сторож в него с перепугу из берданы – шарах! – а он как стреканёт…

– Чушь это всё. – Странно, Вешка словно бы не спорит, а успокаивает слишком уж взволнованную собственным рассказом девочку Машу. – Самая обычная чушь. Сказки.