Оловянная принцесса - Филип Пулман Страница 41

— Кто вы? — спросила она на немецком, выговаривая слова с еще худшим акцентом, чем Джим.

— Мы хотим помочь вам вызволить принца Леопольда из грота.

Эти слова, по всей видимости, ошеломили испанку, но лишь на короткий миг, В следующее мгновение она швырнула цветы в сторону и бросилась на Джима, как тигрица. Зубы ее были сжаты, когти нацелены ему в глаза, она атаковала его в дикой злобе, инстинктивной и безрассудной. Казалось, она его сейчас разорвет на части и напьется свежей крови. Но Джим был опытен в драках и ловок, он скользнул в сторону и одновременно резкой подножкой сбил ее с ног. Рухнув на пол, она сразу вскочила и обернулась, но Джим был наготове; прежде чем она могла снова на него прыгнуть, он уже выхватил револьвер и уставил его прямо ей в лицо. Это произвело действие. Она замерла, сверкая глазами и дрожа от бессильной ярости. Карл, остолбенев, наблюдал эту сцену с открытым ртом.

— Сядьте! — приказал Джим. — Поговорим цивилизованно. Я хочу все знать о вас, сеньора Руис. Или Менендес, если вам угодно. Или Гонзалес. В данном случае сила на моей стороне. Делайте то, что я вам велю. Сядьте.

— Англичанин, — пробормотала она. — Ты англичанин!

— Совершенно верно.

Актриса все еще стояла перед ним, сжав кулаки. Джим хладнокровно указал на кресло, и тогда она нехотя, гордо прошествовала к нему и, картинно развернувшись, уселась. Она тяжело дышала, грудь ее высоко вздымалась, на губах застыла ядовитая гримаса.

— И она тоже англичанка! — продолжала актриса с неподражаемым презрением в голосе. — Жалкое ничтожество, комок лондонской грязи! Щенок! Слепой котенок с необсохшим молоком на губах! Что она может знать? А ее идиот муж! Вечное дитя, так никогда и не выросшее! Посмотрите на нее и потом на меня — какое может быть сравнение? Рядом со мной она как грошовая свечка! Грубая, вульгарная, пошлая, невежественная, тупая! Да, тупая, тупая!

— Когда вы узнали, что ваш муж жив? — спросил Джим.

Она прищурила глаза и попыталась сосредоточиться.

— Год назад. Мне написала его старая няня. Она решила, что он умирает, и ее замучила совесть. Подумайте только, она хранила вырезки из всех газет, обо всех представлениях с моим участием по всей Европе! Она ухаживала за ним в сумасшедшем доме и собирала их для него. Но угрызения совести терзали ее все сильнее. И она написала мне. Я была ошеломлена… Но я предчувствовала. Я не верила, что он умер. Мое сердце томилось в темнице, но не в склепе. Я чувствовала, что он жив…

Она смахнула с ресниц ненужные, злые слезы. В ее эмоциях было что-то театральное, но сильное и убедительное.

— Какая жестокость! — воскликнула она. — Держать его под замком так долго, втайне от всех! Лучше бы они его сразу убили! Перерезать горло было бы милосерднее, чем то, что они сделали… Негодяи!

Ее рука потянулась вниз вдоль бедра. Карл первым увидел то, что Джим не заметил, — сверкнувшее лезвие. Он успел метнуться и схватить ее за руку, как только она вскочила с кресла. Они сцепились и тут же грохнулись на пол; испанка, рыча, изогнулась и сбросила упавшего на нее Карла, но Джим уже подоспел на помощь. Он с силой наступил ногой на запястье актрисы и заставил ее выронить кинжал.

— Довольно сцен! — сказал он. — Карл, налей даме стакан бренди, думаю, в буфете найдется бутылка. А теперь слушайте, — продолжал он, ухватив испанку за волосы и грубо развернув ее к себе лицом. — Я не джентльмен, имейте в виду. Так что могу и кулаком в морду, если потребуется. В моих глазах вы не более чем заурядная убийца, и, если я вас прикончу, мир только вздохнет с облегчением. Однако есть еще этот бедолага, томящийся во мраке отчаяния, и я обязан вызволить его во что бы то ни стало, я так решил, а вы должны мне помочь, понимаете?

Испанка мотнула головой, сверкнула глазами и плюнула Джиму в лицо. Он тряхнул ее сильнее. Она извернула шею, пытаясь укусить его, и он с размаху закатил ей такую пощечину, что у нее перехватило дыхание. Она глядела на него ошеломленно, растерянно. И тогда Джим осторожно отпустил ее волосы и помог ей усесться в кресло.

Карл принес бренди, она взяла стакан двумя руками, все еще дрожа.

— Пейте! — велел Джим.

Она отпила глоток. Он наклонился и поднял упавший на пол кошелек, легкий и совершенно пустой.

Она вытерла лицо тыльной стороной ладони, не заботясь о том, чтобы достать платочек; это был простой, почти звериный жест. На щеке ее горел след от пощечины, волосы были растрепаны, тушь на глазах размазана. Она теперь выглядела старше, но естественней и, можно сказать, понятней, чем раньше.

Джим взял стул и уселся перед ней.

— Вы должны рассказать мне все. Начните с принца Леопольда.

Испанка судорожно вздохнула.

— Мы познакомились в Париже. Он сразу в меня влюбился, и мы поженились, долго не раздумывая. И почему бы мне не выйти замуж за принца? Разве я недостойна быть королевой? Но они не хотели этого. Они пытались аннулировать наш брак, они пытались подкупить меня, чтобы я дала принцу основания для развода, они шантажировали меня, угрожали. В конце концов они похитили меня и отвезли в Мексику, в какой-то грязный городишко на Тихоокеанском побережье, за тысячи километров от цивилизации. Они считали себя вправе! А потом я услышала, что мой муж умер. Но я все время чувствовала, что он жив. О, я знала, что они ни перед чем не остановятся, эти негодяи, у них нет ни стыда, ни совести. Ни у кого из них! За этим стоял весь здешний сброд вырожденцев, весь этот гнусный, от рождения напуганный, насквозь прогнивший двор…

— Граф Тальгау тоже был с ними?

— Я не знаю этого имени. Кто он? Впрочем, это неважно.

— Отто фон Шварцберг?

— Кузен. Он ничего не значит. Они всегда третировали его как какого-то варвара, дикаря. Нет, я имела в виду самую сердцевину двора, его сгнившую середку. Король Вильгельм, безусловно, знал, что они сделали с Леопольдом. Ему не нужно было ничего приказывать ни Геделю, ни кому-либо другому: кивок головы, щелчок пальцами — вот так! — и они все поняли, и все было исполнено. Запереть его, сделать вид, что он умер. Все, что я сделала, было… — Она вспыхнула, выпрямилась и взглянула ни них с гордым вызовом. — Это было честно. Динамит и пули — чистые вещи, не то что эта грязная, подлая трусость, когда человека запирают в темницу, чтобы он сошел с ума. Да, я их убивала! И я буду убивать, пока все они не окажутся в аду, где им самое место!

— Но вы делали это не в одиночку. У вас были сообщники.

— У меня не было сообщников. У меня были деньги. За деньги можно купить кого угодно.

— Но у вас больше ничего не осталось. — Он протянул пустой кошелек.

— Хватит, чтобы расплатиться за квартиру.

— А потом?

Она посмотрела на него в упор, и в этом взгляде отразилась не наигранная страсть, рассчитанная на реакцию партера, а подлинная боль несчастной и запутавшейся души.

— Не знаю, — ответила она. — Я хочу ему помочь. Фрау Буш, его няня, бессильна; она смогла подкупить охрану, чтобы устроить нам пятиминутное свидание, но она боится Геделя. Я-то не боюсь, но у меня не хватает сил.