Оловянная принцесса - Филип Пулман Страница 40

Погода начала меняться. Низкое давление над Центральной Европой притянуло массы холодного воздуха из России, в воздухе закружились первые снежинки. На второй день трехсторонних переговоров бледные лучи солнца уже не пронизывали, как накануне, зал заседаний.

Бекки проснулась испуганная и измученная. Ей снилось, что ее держали в плену три одинаковые, как дамы пик, испанки. Джим ворвался в ее темницу, размахивая шпагой, как Д'Артаньян, на нем была шляпа с пером и смешная фальшивая борода, которая, как он утверждал, прекрасно защищает от москитов. Бекки пыталась ему объяснить, что он спутал москитов с мушкетами, но он не слушал ее. Она схватила его за плечи и стала трясти, но тут забрезжил свет, и Бекки обнаружила, что лежит в собственной постели и отчаянно борется с собственной служанкой, пришедшей ее разбудить. Ей казалось, что она заснула минуту назад.

Приняв душ, позавтракав и почистив зубы, Бекки поспешила в зал заседаний. Несмотря на серенькое небо за окном, отрадное настроение предыдущего дня не нарушилось; казалось, какие-то добрые чары владели участниками переговоров — так доброжелательно, с таким вниманием они старались учесть взаимные интересы, преодолеть любые противоречия и препятствия. Бекки, находившаяся в центре событий, ясно видела, в какой степени эти чары исходили от Аделаиды. От нее шли волны бодрости, ее присутствие пробуждало рыцарские чувства и вознаграждало их благодарной улыбкой. Во время обеда Бекки спрашивала себя, сумел ли бы мужчина сделать подобное, и отвечала: нет! Но значило ли это, что успех Аделаиды объяснялся исключительно ее обаянием? Тоже нет. Дело было не в обаянии, а в ее таланте азартного игрока, в ее природном уме и упорстве. Красота была лишь козырной картой у нее на руках, требовалось еще правильно ее использовать. Бекки, сама отнюдь не красавица, смотрела на Аделаиду без всякой зависти, с чистым восхищением.

Ближе к вечеру неизвестный нам студент вошел в кафе «Флорестан» и направился к трем сдвинутым столам, на которых была разложена карта, измятая, измызганная и испачканная, как скатерть, не менявшаяся много лет. Антон с двумя товарищами сидели, уставившись в нее с беспросветной тоскою.

— Есть одна маленькая площадь, — неуверенно начал вошедший. — С фонтаном, забитым сухими листьями и мраморной статуей… не знаю точно, кого — кажется, Парацельса. Похоже на его портрет в музее. Но на постаменте нет никакой надписи.

— Где эта площадь? — спросил Антон, потянувшись за карандашом.

— Дайте сообразить… — Студент нагнулся над картой и попытался сориентироваться. — Вроде бы где-то здесь. Вот! В конце этой улицы. Называется Гогенгеймплац. Я могу вас туда проводить.

— Гогенгейм?

— Но это же был… — начал один.

— Это был он! — окончил другой.

— Сдается мне, дело у нас в шляпе. Эй, рома этому молодцу! Два рома! Карл с Джимом будут здесь через пять минут. Ну как, успеешь выпить два стакана за пять минут?

Через полчаса везучий студент, уже малость под хмельком, привел Джима и Карла на маленькую площадь, такую маленькую, что она больше походила на дворик. Огромный платан, росший посередине, осенял своей тенью все, что на ней находилось, включая маленький круглый фонтан, заваленный старой листвой, и статую какого-то меланхолика, закутанного в широкий плащ, с раскрытой книгой в руке.

На площадь выходил только один жилой дом, три другие стороны были образованы кладбищенской оградой, стеной церкви и задней стороной писчебумажного склада. Джим почесал в затылке, раздумывая.

— Надо проверить, нет ли в доме другого выхода. Это прежде всего. Не пяльтесь на окна; сядьте, что ли, на ободок фонтана и притворитесь, что вы делаете наброски этой статуи. Я вернусь через пять минут.

Он вернулся с огромным букетом роз. Карл недоуменно поднял бровь.

— Она актриса, — объяснил Джим. — А я знаю актрис. Им необходимы внимание и восхищение. Как и актерам. То есть они им действительно необходимы, как нам с тобою — воздух, чтобы дышать. Эти цветы послужат нам пропуском в дом.

Он написал записку, пришпилил ее к букету и дернул за шнурок дверного звонка. Через минуту на пороге появилась невзрачного вида служанка.

Джим вручил ей розы со словами:

— Это для испанской леди, живущей у вас. Просто отнесите их ей, здесь приколота записка.

Служанка хотела что-то сказать, но передумала и лишь пожала плечами.

— Мы подождем здесь, — прибавил Джим.

Она кивнула и закрыла дверь. Прошло минут десять. Джим терпеливо ждал, то швыряя в фонтан мелкие камушки, то выуживая их обратно и выстраивая из них пирамидки на парапете, то, используя свою трость как палку для гольфа, отрабатывал драйвы на мостовой.

Наконец дверь отворилась. Служанка сказала:

— Входите, пожалуйста. Фрейлейн Гонзалес примет вас.

— Ага, теперь она Гонзалес, — пробормотал Джим так, чтобы только Карл мог его расслышать.

Оставив третьего студента сторожить снаружи, они последовали за служанкой по мрачной, пахнущей тухлой капустой лестнице и остановились на лестничной площадке второго этажа. Джим нащупал в кармане револьвер.

Служанка постучалась, открыла дверь, произнесла: «К вам гости, фрейлейн!» — и посторонилась, давая проход.

Кармен Руис стояла возле единственного в комнате кресла, держа в руках букет роз.

Если бы вы даже не знали, что перед вами актриса, вы бы догадались об этом по ее осанке, слегка откинутой голове и черным выразительным глазам. Ее черные волосы были зачесаны назад и уложены в сложную прическу, глаза подведены, губы тщательно накрашены. На сцене они бы выглядели эффектно, но в этой узкой комнатке с холодным камином и единственной грязной чашкой на столике, в сером свете начинающего смеркаться дня они производили жалкое впечатление. На ней было потертое, помятое платье и запыленные туфли.

Актриса дрожала. На мгновение Джиму показалось, что от холода.