Шапка Мономаха - Алла Дымовская Страница 41

На природе было чудно и тихо, зачарованно и прекрасно. И Андрей Николаевич неспешно пошел по ухоженной снежной тропинке меж великолепных голубых елей. И так вольно гулял с четверть часа. Но вскоре его уединение нарушилось без его вины. За приятным скрипом своих шагов Андрей Николаевич не расслышал чужих. А к нему сбоку, со стороны дома, приближалась укутанная в шубку женщина. Базанов, с детства обученный учтивости, остановился, чтобы пропустить даму или, если женщина шла за ним и к нему, чтобы не пришлось его догонять.

– Вы с отцом Тимофеем? – спросила подошедшая незнакомка встревоженным голосом.

Базанов ответил, что да, он вместе с преподобным здесь еще со вчера и что зовут его Андрей Николаевич.

– Здравствуйте! – вдруг неожиданно и запоздало сказала дама, но не от невежливости, а скорее от расстроенных чувств, словно она хотела спросить Базанова о чем-то важном, но и сомневалась, нужен ли вопрос.

Базанов поздоровался в ответ, что с его стороны уж во всяком случае вышло не совсем воспитанно, но об имени-отчестве даму не потревожил. Он и так уже догадался, кто перед ним. Лицо, виденное им с телевизионных экранов не однажды, теперь живое и неспокойное, было на уровне его глаз, позволяя созерцать себя. Что Базанов и делал в некоторой бестактной растерянности.

– Мадам, я вовсе не желал помешать вам, – выпалил вдруг Базанов и только мгновением позже осознал, что сморозил самый настоящий ляп.

– Можете звать меня Евгенией Святославовной, – как бы не замечая его оплошности, сказала первая леди Кремля.

– Ну да, конечно, само собой, – промямлил Базанов, и вышло совсем уж глупо.

– Отчего вы здесь? Если что-то весьма неприятное случилось, пожалуйста, скажите мне. Вы же видите, я почти никуда не выхожу и не стану разглашать вашу тайну, – и чуть ли не умоляющие интонации проскользнули в ее словах.

Базанову стало не по себе. Никогда еще такая «высокая» дама не обращалась к нему с просьбами, да и зачем бы ей просить? Могла и просто приказать. Но вот же, попросила. Почти как старого знакомого, хотя откуда ей было знать Базанова, они виделись первый раз, да и что в нем имелось такого примечательного, чтобы первая леди страны захотела вдруг с ним познакомиться? Однако следовало отвечать, а что отвечать, Андрей Николаевич не знал и не понимал, и только чувство, вдруг возникшее и похожее на сострадание, побудило его к разъяснению.

– Я, понимаете ли… Евгения Святославовна… – Имя ее он произнес робко, словно не осмеливался коснуться его мыслями и языком. – Я и сам не знаю, есть ли тайна. И оттого не хочу и не стану вас пугать. Может, мое дело не стоит и выеденного яйца, а может, оно государственное.

– Не государственное. Вы неверно говорите. Мне кажется отчего-то, что вы пришли за Володечкиной душой, в переносном, конечно, смысле. А может, и в самом прямом.

Евгения Святославовна так сказала о своем муже, что Базанову стало стыдно себя и захотелось сразу же все ей рассказать. Она откуда-то знает, и не от преподобного, вдруг испугался он. Но тут же подумал, что неоткуда ей знать, а это только страх предчувствия. И попытался Евгению Святославовну успокоить:

– Что вы! Конечно же нет. Я только показать один документ, вернее даже письмо, случайно попавшее в мои руки. И потом я сразу уйду и никого не побеспокою. Может быть, вы заблуждаетесь по поводу моей одежды? Так я не священник и никогда им не был.

– Я знаю, – сказала Евгения Святославовна и вдруг улыбнулась. Наверное, отец Тимофей поведал ей о казусе с собакой.

И пусть улыбается, пусть смеется даже, только бы не смотрела на него такими глазами, подумал про себя Базанов, а вслух сказал:

– Я честное слово вам даю, что никакой опасности во мне нет.

Евгения Святославовна еще несколько пронзительных мгновений смотрела на него и, словно успокоившись чем-то, тихо произнесла:

– Да. Наверное, нет. Извините меня. Не стану более вам мешать, – и медленно пошла от Базанова прочь по дорожке.

Разговор этот оставил внутри Андрея Николаевича паскуднейшее ощущение. Словно он нарочно обманул ребенка, да еще радовался в придачу, как ловко у него получилось. А ведь права Евгения Святославовна, верно сказала про него. Именно что по душу ее мужа и явились они вместе с отцом Тимофеем. Вот только вопрос, что в действительности хотят они от его души. Чтоб поверил в письмо и спас Россию, а каким образом? В этом вся штука.

Встречи будущей с самим главой этого дома и всего государства Андрей Николаевич, как это ни удивительно, вовсе не страшился и не робел. И по весьма прозаической, на первый взгляд, причине. А только когда с тобою рядом проживает в одной квартире голубой экран, то и обитатели его эфира делаются со временем фигурами домашними, почти что членами семьи. Базанов же президенту симпатизировал вообще. И даже порой журил и переживал за него, словно в глазок подглядывал за соседом. Ругал неведомого стилиста, облачившего как-то Ермолова в свекольного цвета галстук почти пионерской расцветки, то, напротив, одобрял его строгий, заоблачно элегантный черный костюм. И думал при этом, что вот, пусть буржуины заморские обзавидуются. А то печалился на порой утомленно-заморенный вид или радовался, когда президент из его допотопного корейского «ящика» смотрел бодрым молодцом. И потом, Ермолов был свой. Пусть теперь и царь Всея Руси, но свой. Хотя в глубине собственного убеждения чиновник империи, которая никогда не переставала быть, как бы ее ни называли во времени, Андрей Николаевич Базанов был все же скорее монархистом. Но понимал, что царь царю всегда рознь. Порой не так бывает важен тот, кто правит, как те, кем он правит. Оттого не выражал Базанов свинячих, верноподданнических восторгов по поводу мелких северных князьков и принцесс, – из тех, кого случайным ветром надуло на Российский престол. А видел за словом старинным, обозначающим царство Российское, истинных его устроителей: Потемкиных и Шуваловых, Демидовых и Строгановых, и уж конечно, Пожарских с Миниными. Вот и Ермолов был для него из таких. Хотя Андрей Николаевич при всем при том знал и помнил хорошо свое место.

Когда, наконец, их позвали, Базанов и отец Тимофей долгими переходами и коридорами отправились вслед сопровождающему их охранному лицу. Базанов ничему особенно не удивлялся. Он любил посещать театры и музейные собрания, когда позволяли время и средства, и теперь тоже относился к роскоши резиденции именно как к антуражу исторического места. И то правда, короля всегда играет окружение, да и где же обитать правителю величайшей в мире страны, – не в бетонной же хибаре, в самом деле. Но коридоры вскоре кончились.

А еще, может всего минуту спустя, перед Андреем Николаевичем был явлен и его дорогой телевизионный гость, теперь во плоти и в полный рост. И Базанов вдруг застеснялся своей рясы, словно шутом почувствовал себя и посулил в душе негодному Дизраэли ремня хорошего. Но Ермолов, казалось, воспринял его внешний вид как нечто должное и не выказал ни малейшего удивления. Хотя судя по выражению его лица, нервно-серого и даже за чертой последней степени смертельной усталости, Ермолов не нашел бы сил для изумления, явись к нему Андрей Николаевич верхом на слоне и украшенный, как индус, стеклярусом. Они поздоровались, отец Тимофей представил Базанова. И все, и замолчал. Тут только Базанов вспомнил, что никаких инструкций от преподобного не получил, и не знал теперь, с чего начать и как говорить, а в приемном покое стояла мертвая тишина. И президент, видимо, ждал от Базанова слов. Не смея злоупотреблять его терпением, Андрей Николаевич – все равно деваться ему получалось некуда – сбивчиво, с пятого на десятое начал свое сказание. И про Крымову, и про архив, и зачем-то приплел некстати свое увлечение нумизматикой. Но Ермолов его не перебивал, не требовал изъясняться короче. Напротив, с каждым сказанным словом становился президент все внимательнее и подбирался, как гончая на старте. Андрей Николаевич тем временем перешел и к самому письму. И конечно, не копию, это было бы смешно, а всамделишный подлинник, писанный рукой Забелина, принес он в конверте. Ермолов взял из рук Базанова документ, но читать не стал, а так и держал перед собой и слушал, что пересказывает ему торопливо Андрей Николаевич.