Избранная луной. Сказки Нового мира - Филис Кристина Каст

Заливистый женский смех звенел под сводами теплой опрятной норки.

– Ох, Мари! Разве это иллюстрация к мифу, который я тебе только что рассказала?

В одной руке мать Мари держала листок самодельной бумаги, другой, давясь от смеха, прикрывала рот.

– Мама, твое дело рассказывать истории, а мое – картинки рисовать. Ведь таковы правила игры? Нашей любимой игры!

– Да, – кивнула Леда, сделав серьезную мину. – Я-то рассказываю, а вот ты рисуешь, как тебе померещится.

– Ну и что за беда? – Мари встала рядом с матерью и тоже вгляделась в готовый набросок. – Я так вижу историю Нарцисса и Эхо.

– Мари, твой Нарцисс на глазах превращается в цветок, причем довольно неуклюже. Одна рука уже стала листом, другая – рука как рука. То же самое с его… – женщина подавила смешок, – м-м-м… некоторыми другими частями тела. Вдобавок усы и дурацкое выражение лица. Однако надо признать, у тебя удивительный дар: даже нелепый полуюноша-полуцветок, и тот вышел как живой. – Леда указала на призрачную нимфу, следившую за превращением Нарцисса с выражением скуки и недовольства. – А Эхо у тебя… будто ее… – мать запнулась, подыскивая слова.

– Тошнит от Нарцисса и его самолюбования? – подсказала Мари.

Леда, оставив менторский тон, от души рассмеялась:

– Да, именно такой она у тебя вышла, только рассказ мой был совсем не о том.

– Вот что, Леда. – Мари, назвав мать по имени, вскинула брови. – Выслушала я твою историю и решила, что концовка явно смазана.

– Концовка? Смазана? Да неужели! – мать легонько толкнула дочь плечом. – И перестань называть меня Ледой.

– Но Леда, это же твое имя!

– Кому Леда, а кому и матушка.

– Матушка? Вот как? Очень…

– Почтительно и общепринято. – Пришел черед Леды подсказывать.

– Нет, скорее, нудно и старомодно. – Мари заранее знала, как парирует собеседница, и глаза ее заблестели в предвкушении.

– Нудно и старомодно? Это меня ты только что назвала нудной и старомодной?

– Что? Я? Да чтобы я назвала тебя так? Да ни за что, мама, да никогда! – дочь рассмеялась и подняла руки, признав поражение.

– То-то же! «Мама» – совсем другое дело, не то что «Леда»!

Мари улыбнулась:

– Мам, этот спор у нас не умолкает уже восемнадцать зим.

– Мари, девочка моя, на самом деле поменьше – лопотать-то ты начала, к счастью, не с рождения! Все-таки выпала мне отсрочка в пару зим!

– Мама! Ты же сама поощряла меня говорить, едва я встретила вторую зиму! – притворно удивилась Мари и, взяв обугленную палочку – свой любимый угольный карандаш, потянулась за рисунком.

– Да, но ведь и я не образец совершенства! Я была всего лишь юной мамой и старалась как умела, – произнесла Леда со вздохом и вернула дочери листок.

– Совсем-совсем юной? – переспросила та, что-то бегло набрасывая и заслоняя рукой плоды доработки от Лединых глаз.

– Совершенно верно, Мари, – подтвердила Леда, пытаясь подсмотреть. – Я была на одну зиму моложе тебя, когда встретила твоего замечательного отца и… – женщина умолкла и неодобрительно глянула на Мари, не сдержавшую смешок.

– Готово. – Дочь протянула рисунок Леде.

– Мари, у него глаза косые, – заметила та.

– Судя по твоему рассказу, звезд он с неба не хватал, вот я и изобразила его дурачком.

– Ох, не говори!

Мать и дочь посмотрели друг на друга и снова залились смехом.

Леда вытерла слезы и порывисто обняла дочь.

– Беру свои слова назад. Мой вердикт: твой рисунок – само совершенство!

– Спасибо, матушка!

В глазах у Мари заплясали огоньки. Она взяла чистый лист бумаги и занесла над ним угольный карандаш. Мари любила древние предания, которыми, сколько она себя помнила, делилась с ней Леда. Мать, сдабривая их мудрыми наблюдениями, рассказывала о приключениях, любви и потерях столь же искусно, как мастерицы из Клана плетельщиков плели корзины, ткали материю и ковры для обмена на продукцию Кланов рыболовов, мукомолов и плотников.

– Расскажи еще что-нибудь! Всего одну историю, ну пожалуйста! Ты так чудесно рассказываешь.

– Лестью историю из меня не вытянешь. А вот корзинка первой черники, пожалуй, тебе перепадет.

– Черника! Правда? Здорово! Славная из нее получается краска. Не то что чернила из грецких орехов, только бумагу пачкают.

Леда тепло улыбнулась:

– Все любят черникой лакомиться, а тебе она нужна, чтобы рисовать.

– Не мне одной, мама. Ты тоже любишь делать из нее краску, для ткани.

– Да, краска отличная! К весне выкрашу тебе плащик, но честно признаюсь, предпочла бы черничный пирог!

– Черничный пирог! И я бы не отказалась! Впрочем, как и от очередной истории. Скажем, от мифа о Леде. Кстати, мама, почему тебя так назвали? Почему именно Ледой? Миф твоей маме наверняка был знаком, – поддразнила Мари. – Но поскольку звали ее Кассандра, вряд ли она умела подбирать имена.

– Ты прекрасно знаешь, что Жрицы луны называют своих дочерей так, как нашепчет им Великая Мать-Земля. Моей матери, Кассандре, имя дала ее мать Пенелопа. А твое чудное имя Мать-Земля нашептала мне в ночь полнолуния накануне твоего рождения.

– Скучное у меня имечко. – Девушка вздохнула. – Значит, даже на Мать-Землю я навожу скуку?

– Нет, это значит, что от Матери-Земли в придачу к имени ты получила историю жизни, не похожую ни на чью другую.

– Ты это говоришь, сколько я себя помню, а истории у меня как не было, так и нет, – упрекнула Мари.

– Всему свое время. – Леда коснулась бархатной щеки дочери, и в ее улыбке просквозила печаль. – Мари, девочка моя, хотела бы я рассказать тебе еще что-нибудь, да не успею. Солнце уже садится, а сегодня полнолуние. О Клане нужно позаботиться.

Мари приготовилась упрашивать родительницу, чтобы та задержалась еще ненадолго и позаботилась сначала о дочери, а потом уж о Клане, но не успела она произнести вслух свое эгоистичное желание, как по телу Леды пробежала судорога: ее плечи свело, и голова мелко затряслась. И пусть Леда как всегда отвернулась, дабы скрыть от любимой дочери ежевечернюю перемену, Мари все прекрасно видела.