Тяжелый свет Куртейна. Зеленый. Том 3 - Макс Фрай Страница 41

– Ещё я тогда придумал страшных чудовищ, которые иногда по ночам вылезают из-под земли и бродят по городу в темноте. Все, кто их видит, пугаются до полусмерти, думают, пришёл конец. Но чудовища безобидные. К людям они приходят за сыром. Очень уж любят сыр, везде его ищут, если найдут, забирают, оставив в обмен золотые монеты, и уходят страшно довольные. Правда, монеты исчезают, когда на них падает солнечный свет, но чудища не виноваты. Их этой практической метафизике в школе никто не учил…

– Погоди, – перебивает меня Тони. – Они же реально есть.

– Кто?

– Твои подземные чудища. Иногда приходят ко мне за сыром. Очень любят сыр. И оставляют деньги, которые исчезают при дневном свете, всё как ты говоришь. Но кстати, я научился обменивать эти монеты на нормальные деньги по очень хорошему курсу в таком специальном сне для обмена валюты; вернее, Стефан меня научил… Погоди, ты их что, никогда не видел?

Мы с Нёхиси вопросительно переглядываемся.

– Не припомню таких. Наверное, мы с ними ни разу здесь не совпали. А ты?

Нёхиси отрицательно мотает оранжевой головой и спрашивает:

– Они из дальнего окна вылезают?

Тони хмурится, вспоминая.

– Когда как, – неуверенно говорит он. – Вроде пару раз в дверь стучали. Но кстати, уходят всегда только в это окно.

– А, ну ясно тогда, – кивает Нёхиси. И продолжает чесать чемодан.

– Что тебе ясно?! – дуэтом спрашиваем мы с Тони.

Что Нёхиси совершенно точно умеет, так это посылать всех подальше с вопросами, на которые ему неохота, или просто лень отвечать. Эта его способность от частичной утраты всемогущества не пострадала, к моему величайшему сожалению. Лучше бы как раз пострадала только она.

Но сегодня нам повезло. Нёхиси почти по-настоящему пьян, и язык у него развязался. Поэтому он говорит:

– Слушайте, ну сложите вы уже два и два. Сколько можно тупить. – Однако оглядев наши лица, на которых сейчас не то что просветления, а даже работы мысли не наблюдается, Нёхиси вздыхает и спрашивает: – Кто когда-то пиццерию в наваждение высочайшего уровня блаженной достоверности превратил, не только не понимая, что делает, но даже не ведая, что творит?

– «Не ведая, что творит» – моё второе имя, – невольно улыбаюсь я.

– Вот именно, – серьёзно соглашается Нёхиси. – Логично было бы предположить, что прилагающаяся к наваждению неизвестность тоже твоя!

– Да откуда у нас логика? – удивляется Тони. – Ты что, забыл, с кем связался? Мы вдохновенные мистики, эй!

– Ну, тоже правда! – смеётся Нёхиси. – Чего я, действительно, с логикой к вам пристал.

Они ржут, даже Стефанов чемодан поскрипывает, хихикая, а я сижу, как пристукнутый пыльным мешком. Потому что в голове не укладывается… а что, собственно, в ней должно уложиться? Не понимаю я совсем ничего.

Наконец спрашиваю:

– Хочешь сказать, за этим окном находится всё, что я в детстве выдумал?

– Не хочу. Но уже сказал, – разводит руками Нёхиси и на лету подхватывает чуть было не рухнувший на пол с его колен чемодан. – Но кстати, не только в детстве. Вообще за всю жизнь. И не только выдумки, но и мечты. И просто желания. И представления о том, как чего должно быть.

– Выдумки, мечты и желания? И представления? За всю мою жизнь?! Всё вместе? Вперемешку? Боже, какой же там ужас творится. Теперь понятно, почему Стефан туда не решается лезть.

– Да не ужас, а хаос, – пожимает плечами Нёхиси. – Просто сырой материал, из которого при обработке может получиться реальность. Прекрасный хаос, высокого качества, потому что его создал не кто-то, а именно ты. А ты отличный, лучше всех в мире! – оптимистически заключает он. – Будь иначе, я бы с тобой не дружил.

– Значит, хаос, – повторяю я, просто чтобы не молчать. – Значит, сырой материал. Из которого, значит, может получиться реальность. Балет «Сотворение мира», и я выхожу весь такой на пуантах. А это ничего, что я совсем чокнусь сейчас?

– Не советую, – серьёзно говорит Нёхиси. – Совсем чокнутым я тебя уже видел, по-моему, перебор. Главное, тебе самому никакого удовольствия. Лучше оставайся как есть, слегка долбанутым. Самое продуктивное твоё состояние. Держи баланс!

Тони ставит передо мной стакан, наполненный чем-то ярко-зелёным.

– Хотел бы соврать, что это настойка на свете нашего Маяка, но её я пока не сделал, потому что луч в бутылку не ловится; ничего, придумаю что-нибудь. А это просто водка с тархуном. Коктейль «Зелёные доски», я его даже не сам изобрёл, а кто-то из гостей научил; то ли Эдо Ланг, то ли Кара, не помню, хоть застрели. Но вкусно – убиться. И с ног не валит, только слегка изменяет отношение к жизни; как правило, на чуть более легкомысленное. Выпей, короче, хуже не будет, точно тебе говорю.

– Мне тоже давай, – оживляется Нёхиси. – Самое время добавить в себя зелёного цвета! Не всё же один оранжевый пить.

– Тут по рецепту нужны ещё три соломинки, – говорит Тони, протягивая ему стакан. – Но я, вот честно, понятия не имею, куда я их задевал.

От коктейля в голове становится звонко и, я бы сказал, насмешливо, причём в основном над собой. Отличное настроение, пусть будет, беру.

– И что теперь с этим хаосом делать? – спрашиваю я Нёхиси.

– Пока ничего с ним не делай, – серьёзно говорит он. – Пусть просто будет, твой хаос никому не мешает, и ему самому с собой хорошо. Когда-нибудь слепишь себе из него реальность, какую захочешь. Но сейчас не суйся туда, пожалуйста, очень тебя прошу. Будет довольно обидно, если ты и дело не сделаешь, и себя угробишь. Лично я тогда вообще понимать перестану, что я тут делаю, в чём смысл моей нынешней жизни и зачем было это всё затевать.

– Ладно, – говорю я, – не буду. Ещё чего не хватало – до экзистенциального кризиса тебя доводить! Тем более, я не умею создавать реальность из хаоса. Это же, наверное, сперва потренироваться надо? На каком-нибудь чужом хаосе? Которого не жалко. На какой-нибудь ерунде.

– Так ты уже тренировался! – смеётся Нёхиси. – Например, когда превратил пиццерию в это кафе.

– А. То есть это оно и было? – радуюсь я. – Слушай, а хорошо получилось! По-моему, я – талант.

– Да не то слово, – хором говорят Тони и Нёхиси.

От полноты чувств я ложусь прямо на пол, в смысле, на маргаритки, которые сейчас у нас всюду растут. Удивительно всё-таки – вроде бы закрытое помещение, а под ногами цветущий луг. И под потолком явно просто для моего удовольствия кружатся облака. Но барная стойка никуда не делась. И стулья. И холодильник на месте. И буфет, и плита. Вот и отлично. Пусть будут. Очень этим всем дорожу. Всё-таки Тонино кафе – лучшее место в мире. Да во всех мирах сразу; я пока мало что видел, но заранее совершенно уверен, на деньги спорить могу. Как сказал Нёхиси – наваждение какой достоверности? А, ну точно, блаженной; какой ещё, в самом деле. Короче, пусть оно будет вечно, заверните, беру.