Наваждение. Книга 2. Верность и предательство - Мария Геррер Страница 41

Доктор понял, что не может оставить ее без присмотра. Выполнит ли она свое обещание? Или это просто отмашка, чтобы ее оставили в покое? Что еще придет в голову отчаявшейся девушке? Как вернуть ее к жизни? Никитин осторожно поставил кресло у дивана и накинул себе на ноги плед. На ночь он останется здесь. Он будет рядом, сколько потребуется, и постарается помочь. Только чем тут поможешь? Никитин смотрел в лицо девушки – бескровное, печальное. Завтра она проснется и будет по-прежнему несчастна. Вскоре задремал и доктор.

Кабинет погрузился в тяжелую липкую тишину. В воздухе витал запах лекарств и спирта. От этого комната становилась похожей на палату в больнице. Ночник светился слабым болезненным светом и отбрасывал причудливые тени на пол и на стены.

* * *

Врач сказал правду. Когда Екатерина очнулась от тяжелого сна и открыла глаза, она все помнила. Доктор сидел рядом. Он был тут всю ночь, переживал за нее, оберегал ее сон. Он вовсе не циник, а деликатный человек и хороший врач. Только ей помочь ничем не сможет. Так зачем же тратить на нее время попусту?

В комнате по-прежнему царил полумрак. Окна были задернуты плотными серыми шторами. Со стены на девушку смотрели портреты родителей Генриха. Ей всегда нравилось, что Генрих так трогательно любит их. Теперь они, как показалось Екатерине, укоризненно глядели на нее.

Доктор прав, Александр Львович в своей жизни терял много близких – дважды овдовел, теперь погиб его старший сын… Она должна поддержать его, стать сильной. Только это очень и очень трудно. Где взять эти силы?

Никитин по-доброму посмотрел на девушку и взял за руку.

– Как вы себя чувствуете? – осторожно спросил он, словно боясь невольно обидеть ее таким вопросом.

Какой он тактичный. Но ей это не нужно. Ей ничего не нужно.

– Хорошо, – чуть слышно ответила Екатерина.

Это была правда. Раз ничего не болит, значит – хорошо. Как может болеть пустота? А у нее пусто и на душе, и на сердце. Врач снова пощупал ее пульс – бесполезное занятие, он теперь всегда будет ровным. Всю оставшуюся жизнь. Она сможет смотреть ведьме в глаза, и та ее не заметит. Не надо будет скользить взглядом, унимать сердцебиение. Ведьмы чувствуют эмоции и переживания охотника. У Екатерины их теперь нет.

– Я приду вечером, – тихо сказал Никитин.

– Не стоит. У вас есть настоящие пациенты. Не тратьте на меня свое время. Я хорошо себя чувству, правда. И ничего с собой не сделаю, обещаю. Идите, идете… – Екатерина по-прежнему говорила спокойно и отрешенно.

Доктор раскланялся и молча вышел из комнаты.

Все происходящее дальше девушка видела словно со стороны. Даже себя. Она машинально поднялась с дивана, прошла к себе в комнату. Ей казалось, что шла она очень долго. Коридор был бесконечным.

За окнами светило солнце и бросало яркие блики на пол. Стайка стрижей с писком весело носилась в воздухе. Любимая борзая Генриха бегала по двору, играя с волчонком. Грей был рад и весело вилял хвостиком. Сейчас все это выглядело неуместно.

Дойдя до своей комнаты, Екатерина села на кровать – она обессилела, и ей не хватало воздуха. Она долго не могла отдышаться, не могла даже просто пошевелиться. Высокое напольное зеркало было затянуто черной тканью и напоминало дверь, ведущую в другой мир. Уйти бы туда навсегда… Наконец, девушка поднялась с кровати и пошла в ванную. Умылась и причесалась, все, как делала каждый день. Буднично и привычно.

Подошла к шкафу и открыла резные дубовые дверцы. На нее пахнуло терпким горьковатым ароматом заграничных духов. Генриху они нравились. Он говорил, что не любит приторные запахи. Эти она выбирала специально для него. И не ошиблась.

Девушка скользнула взглядом по своему гардеробу. Черное шелковое платье было вечерним, вызывающе красивым. Его она надевала, когда вместе с Генрихом отправлялась в загородный ночной клуб «Летучая мышь». Екатерина скользнула ладонью по блестящему шелку. Он был прохладный и гладкий. Можно теперь кому-нибудь отдать его. И бальное платье тоже. Больше они ей не понадобятся, а кого-то могут порадовать.

Надо позвонить мадемуазель Корде и заказать траурное платье. Но она этого делать не будет. Подобная суета ни к чему. Фальшивая невеста, несостоявшаяся любовница, бездарная ученица – кого она должна поразить показным горем?

Екатерина сменила свое легкомысленное модное сиреневое платье на скромное темно-серое, которое носила, когда еще работала в поместье гувернанткой. Ей было безразлично, что надеть – какое это теперь имеет значение? Траур она носить не будет – траур у нее в сердце. А что подумают люди – все равно.

Позже зашел Егор. Он виновато смотрел на Екатерину:

– Как вы?

– Все хорошо.

Глупый вопрос, такой же глупый ответ. Она не спрашивала о подробностях гибели ее наставника. Он не решался рассказать об этом.

– Завтра приедет Александр Львович. Вчера вечером пришла от него телеграмма. Он распорядился дать в городской газете небольшой некролог. Официально – несчастный случай. Андрею пока ничего приказано не говорить. Он останется у дяди.

Девушка молча кивнула:

– Егор, не переживай за меня. Это ни к чему. Похороны завтра?

– Да, – ему было тяжело говорить, и он смотрел в сторону. – Будет узкий круг самых близких родственников и друзей. Александр Львович хочет, чтобы все прошло скромно.

Екатерина вспомнила, что фамильная усыпальница фон Бергов располагалась на краю парка. Девушка была рядом с ней всего пару раз. Небольшая светлая ротонда с колоннами из серого гранита посреди старинной дубовой рощи. Красивое и печальное место.

– Я могу его увидеть? – страшный вопрос девушка задала все тем же ровным голосом.

– Нет. Не на что смотреть… – Егор осекся. – Все произошло… быстро и страшно. Простите…

– Полина?

– Нет, ее там не было.

– Потом, позже, если сможешь, расскажешь мне… как все случилось. Я должна знать. Но не сейчас.

Он молча кивнул в ответ. Только теперь Екатерина поняла, как Егору тяжело. Генрих был его товарищем в Братстве, и они вместе через многое прошли. Нельзя быть такой эгоисткой. Все боятся задеть ее чувства, оберегают, щадят. А она и правда ничего не чувствует. Вообще ничего.

– Егор, – девушка старалась говорить мягко, – я понимаю, как тебе сейчас плохо. Прости, что я такая равнодушная. На самом деле это не так. Просто у меня внутри что-то сломалось. Не знаю, что со мной, но я изменилась. Навсегда. Я не могу сочувствовать, не могу плакать.

– Я знаю. Вы не равнодушная. Боль придет через несколько дней. Мы будем рядом. И я, и Александр Львович, и товарищи из Братства.

– Спасибо, Егор. Нам всем надо быть вместе.

Екатерина уселась за туалетный столик и начала медленно снимать с себя украшения – жемчужные сережки, колечки, браслет. Она сложила их в шкатулку и убрала в ящик, с глаз долой. Зачем они теперь ей? Это все неуместно.