Кровь пьют руками - Андрей Валентинов Страница 40

Танковая колонна пылит на марше. Пронзительно-голубое небо над головой, внизу — буйная тропическая зелень, которую разрезает уходящая к горизонту асфальтовая стрела шоссе; и там, на том конце этой стрелы, медленно поднимается к равнодушному небу зловеще-черное облако дыма…

— Во дают!.. — изумляется за моей спиной Фол.

Конечно, все прилипли глазами к экрану. У нас такого не показывают. Если и употянут — то лишь в какой-нибудь газете, парой строчек мелкого шрифта на последней странице. Вроде бы все к этому давно привыкли — а вот поди ж ты! Дорвались, теперь и за уши не оттащишь!

Вот так мир накроется медным тазиком, и мы об этом через неделю узнаем из газет — мелким шрифтом на последней странице.

Почешем в затылке и спать пойдем.

— Трагедией закончились плановые маневры 6-го флота ВМС США у побережья Южной Каролины… — Знакомое название гулко отзывается в голове. Южная Каролина… Да ведь там Пашка! Который уже не совсем Пашка или совсем не Пашка, но все равно — он мой брат!

С этого момента мне плевать на тон диктора, на эпидемию в Пекине, на волнения в бразильском Манаусе: экран разом надвигается на меня, заполнив все вокруг, заслоняя комнату для совещаний, и голос диктора набатом звучит в ушах:

— …Гигантская волна-цунами, достигшая шестидесяти метров в высоту, внезапно возникла у Атлантического побережья США. В результате катастрофы пошли ко дну одиннадцать военных транспортов, шесть кораблей сопровождения и авианосец «Либерти». Имеются серьезные разрушения на побережье. Число жертв уточняется, но уже сейчас количество погибших оценивается десятками тысяч. В США объявлен трехдневный национальный траур.

Диктор выдерживает скорбную паузу.

— По непонятным причинам уцелел ряд рыбацких судов и лодок, находившихся в море на момент катастрофы. Эпицентром землетрясения, вызвавшего цунами, по предварительным данным, является Стрим-Айленд — небольшой остров у побережья Южной Каролины. Однако сам остров совершенно не пострадал. Ученые пока не могут объяснить этот феномен. А сейчас предлагаем вашему вниманию любительский видеоматериал, в котором запечатлен фрагмент катастрофы.

Стена воды до самого неба. Кажется, она застыла на месте, но это лишь обманчивая иллюзия. Стена не движется — она растет, словно подтягивая к себе берег и человека с камерой. Как ему удалось уцелеть?

Камера скользит вниз, и становится видно, как волна одну за другой поглощает утлые скорлупки мечущихся в панике судов; мне кажется, я отчетливо слышу, как рвет уши треск разламывающихся на части кораблей, предсмертные крики ужаса обреченных…

А потом на миг камера взлетает вверх — и на самом гребне волны я вижу…

Да, это он!

Ндаку-ванга!

Огромная акула смотрится отсюда лишь маленьким червячком на вздыбленной спине гиганта, но сегодня мне дано видеть! И я вижу: чуждый океанский бог завис над полем своей битвы, своего, личного Армагеддона, где лишь он волен карать и миловать, дарить или отнимать жизнь, — а из лоснящейся спины, прямо из чешуи, страшным наростом торчит голый человеческий торс со скрещенными на груди руками. Человек и акула, апокалиптический кентавр, восставший из морских глубин. В глазах человека мне чудится боль и в то же время — понимание; боль — ему приходится творить кошмар; и понимание — по-другому нельзя!

Лучше так, чем…

— А, вы тут новости смотрите? Что это там?

Цунами? Впечатляет!

Но я уже не слышу вернувшегося Леля, не слышу диктора, вещающего о возможном применении сейсмического оружия…

Пашка! Что случилось там, в твоей Южной Каролине, что ты был вынужден пойти на такое?! Еще тогда, на Выворотке, я понял: человеческие души равной мерою не мерьте! — а нечеловеческие… Верю: иначе было нельзя. Верю: тот, частью кого ты сейчас являешься, ведал, что творит… Пашка, Пол Рыборукий, несчастный мальчишка! — что случилось на просторах твоего океана, против чего тебе пришлось восстать во всей мощи акульего бога?!

Неужели нельзя было как-то иначе?!

Не свою ли судьбу вижу я сейчас на плоском экране?!

— …Добрый день, господа! Рад приветствовать вас в наших стенах…

Незнакомый густой бас выдергивает меня на поверхность, и я нахожу в себе силы обернуться.

Дородный чернобородый мужчина в отличном костюме-тройке и при галстуке, заколотом тонкой змейкой с бриллиантовыми глазками, протягивает мне руку. Машинально жму крепкую ладонь, бородач представляется, но его имя-фамилия влетают мне в одно ухо, чтобы вылететь из другого — ощущение почти физическое. Сейчас мне не до центра, не до Леля с бородачом, не до… Фима! Нет, все-таки мне есть дело до происходящего здесь. А потом — Пашка. Я должен снова увидеться с ним, не знаю как — но должен! После окончания нашей «экскурсии». Потому что здесь — Фима.

Кажется, мне удалось договориться с самим собой и избежать раздвоения личности.

— …ты б, Лель, гостей сначала обедом покормив, что ли? Какие прогулки на голодный желудок…

А ведь прав бородач! Пообедать-то мы и не успели.

Общее согласие, в результате чего бородач откланялся, а Лель повел нас вниз — питаться.

— Лель, а кто это был? — трогаю я по дороге за рукав нашего гида.

— Как — кто? — Лель явно удивлен моим невежеством. — Это наш шеф!

«А магистр?» — хотел спросить я. Но передумал.

Мы миновали фойе и спустились еще ниже. Подвал? Подземный этаж? Скорее, второе. И есть серьезное подозрение, что подземный этаж тут не, один. Такой же коридор, как наверху. Только потолки пониже и пол не паркетный, а застелен линолеумом. Двери по обе стороны белые, металлические — но тоже с табличками. Дверь с надписью «Щитовая» оказалась приоткрыта, и я немедленно сунул внутрь свой любопытный нос, едва не столкнувшись лбами с Ерпалычем, которого почему-то тоже заинтересовала щитовая.

На первый взгляд ничего особенного. Все стены — в распределительных щитах с многочисленными черными рычажками. В углу — большой железный шкаф, скалится циферблатами приборов и мигает похмельными красными глазками индикаторов. Шкаф весь расписан рунами с заговорными знаками, часть из которых я узнаю. У шкафа, в совершенно неожиданном здесь офисном кресле, спиной к нам сидит Тех-ник в синем рабочем халате. Он поглощен работой, и, приглядевшись, я обнаруживаю, что он методично таскает туда-сюда вышитый платок, продетый сквозь хромированную ручку. Платок потрескивает и искрит. Рядом, на деревянной подставке, горит толстая витая свеча перед плохо различимым отсюда образком.

Свеча явно не для освещения: в щитовой под потолком сияют две мощные лампы.

— Вот так они, значит, энергостанции и доят, — констатирует Ерпалыч, после чего мы наконец трогаемся дальше.

— А знаете, Алик, как это на городской подстанции делается? Платочком не обойтись, там удой на гигаватты считается… Приходится закрутки делать. Красотища! — вот такенные кабели узлами скручены, Лектрючки табунами шастают, а вокруг хоровод голых Тех-ников женского полу не старше двадцати пяти! И хором, пока семь потов не сойдет: «Мое слово крепче, чем железо, на закрутку нет переговору, я кручу, подруженьки вяжут…» Мы ведь от энергоснабжения отрезаны — электричество, газ; уже третий… нет, четвертый год. Приходится доить. А снаружи утечки, недостачи, козлы отпущения шкурой платят! Удивляются: область отключена, а при этом даже против прежнего лимита вдвое-втрое потребляет…