Страж фараона - Михаил Ахманов Страница 4

Семен Ратайский, скульптор из Петербурга, бывший чеченский пленник, вытер со лба пот и судорожно сглотнул.

* * *

Длинные палки оказались факелами. Какой-то человек уже шел к нему от костра, подняв над головой пылающую ветку. Он был пониже, чем Семен, и поуже в плечах, но тело выглядело сильным, мускулистым, а кожа в отблесках пламени отливала красноватой медью. Лицо человека показалось Семену странно знакомым; фотографическая память художника тут же напомнила, что мужчина похож на него самого – такого, каким он был лет пять назад, на пороге тридцатилетия. Ровные дуги бровей над темными глазами, широкий лоб, чуть плосковатые скулы, крепкий решительный подбородок... Губы, правда, были другими, более пухлыми, и нос не столь резких, как у Семена, очертаний... Но в общем похож! Так, как походит младший брат на старшего.

Не доходя трех шагов, человек остановился, освещая факелом свое лицо, и произнес пару напевных фраз. Семен молчал, разглядывая мужчину со все возраставшим изумлением. Непонятный язык и черты, сходные с его собственными, казались не столь уж существенным делом; мало ли на свете всяких наречий, а также людей, случайно похожих друг на друга! Но вот одежда... Одежда была удивительной. Просто невероятной!

То ли короткая юбка, то ли передник, перехваченный на талии поясом, – видимо, белый, но сейчас измазанный грязью и кровью; ножны с длинным кинжалом, висевшие на перевязи; грубые сандалии и ожерелье. Собственно, не ожерелье и не пектораль, а пестрый воротник шириною сантиметров двадцать, прикрывавший плечи, спускавшийся на спину и на грудь. Кажется, эту деталь одежды сплели из бисера, и она, вероятно, была очень красивой, но в данный момент на ней темнели пятна крови, и кое-где в бисерном кружеве зияли прорехи. Этот незнакомец с факелом явно участвовал в схватке.

Видимо, он догадался, что его не понимают, и, приложив растопыренную ладонь к воротнику, несколько раз повторил: “Сенмут! Сенмут!”

Семен подумал: “Надо же! И имена похожи!” – затем, не выпуская молот, ткнул себя пальцем левой руки в грудь и назвался:

– Семен! Семен Ратайский!

– Сенмен Ра? – повторил человек с явно вопросительной интонацией.

Лицо его начало разительно меняться; до того усталое и мрачное, оно вдруг озарилось надеждой и благоговейным изумлением. Слабая улыбка скользнула по его губам, глаза заблестели ярче, он выронил факел и развел руки странным жестом: локти прижаты к бокам, предплечья вытянуты, ладони раскрыты и направлены к Семену то ли в попытке обнять его, то ли оттолкнуть.

– Сенмен Ра! – торжествующе выкрикнул незнакомец, повернулся к костру и добавил несколько повелительных фраз. Оттуда заспешили трое: щуплый пожилой мужчина в длинном белом одеянии и пара крепких молодцов, меднокожих и полунагих, с кинжалами и топориками на перевязях. Они несли факелы и, повинуясь жесту человека, назвавшегося Сенмутом, встали по обе стороны от Семена, осветив его с ног до головы.

– Сенмен... – тихо произнес их предводитель, – Сенмен...

Еще какие-то слова, певучие и протяжные, словно молитва, слетели с его губ; потом он повалился на колени, уткнулся лицом в босые ноги Семена и стал целовать их. Кажется, лицо его было влажным, но не от пота и крови, а от слез.

Люди с кинжалами и топорами – несомненно, воины – разом воткнули факелы в мягкую почву и тоже сложились втрое: колени согнуты, ягодицы на пятках, спины дугой, руки вытянуты, лбы упираются в землю. Поза покорности, какую принимают перед богами и царями, понял Семен. Где-то он ее уже видел, в камне или на рисунках, – тела, распростертые перед огромной фигурой владыки... Воспоминание скользило в его голове будто рыба, вяло пошевеливающая плавниками, никак не желавшая подняться на поверхность. В то же время он глядел на пожилого в белом; этот не опустился на колени, а лишь склонил в поклоне бритую голову и теперь рассматривал Семена маленькими, глубоко запавшими глазками. Лицо его с ястребиными чертами казалось спокойным и задумчивым; этот тощий невысокий человек был, несомненно, умен и повидал многое.

На его груди висело украшение – золотая плоская головка хищной птицы с темным камнем, имитирующим глаз, и странными, отчеканенными в металле значками. Буквами? Рунами? Иероглифами, подсказала память, и Семен вздрогнул. Все внезапно встало на свои места: странные позы Сенмута и воинов, их одеяния и оружие, льняные юбки, широкий бисерный воротник и эти знаки, фигурки птиц, людей, животных. Древнеегипетские иероглифы! Письменность, быт, искусство, знакомые со школьных лет по картинкам в учебнике истории, по лекциям в студенческие годы, по изваяниям и саркофагам, папирусам и черепкам в залах Эрмитажа... Этот Сенмут – наверное, царский сановник, при нем – воины и жрец в белой одежде; видимо, пустились в дорогу с какой-то целью, и на них напали... Кушиты, ливийцы, эфиопы или Бог ведает кто... А река, эта огромная река, что плещется неподалеку, – Нил! И течет она в Средиземное море, а за ним лежат страны севера – Сирия, Финикия, Эллада, Крит... всякие страны, среди которых нет еще России... даже имени такого не существует...

Дьявол! Как он очутился здесь? Помотав в изумлении головой, Семен наклонился, поднял коленопреклоненного человека и обнял его. Сенмут прижался к нему, будто малый ребенок к матери, и все шептал и шептал какое-то слово, вроде бы понятное без объяснений: “Брат... брат...” Брат так брат, решил Семен; не каждому так повезет – оказаться черт-те где, пустить в расход бандитскую шайку и тут же обнаружить брата. Большая удача! Можно сказать, благоволение судеб!

Его повели к костру, бережно поддерживая под руки. У огня суетились еще четыре воина в окровавленных повязках, укладывали в ряд тела мертвых товарищей, которых было не меньше десятка; двое раненых лежали в траве, а еще один солдат прохаживался на границе света и тьмы, не выпуская лук с наложенной на тетиву стрелой. За костром, у самого берега, покачивалось на волнах небольшое суденышко с загнутым носом, надстройкой и плоской кормой, низко сидящее в воде; явно гребная посудина, но скорее плоскодонная барка, чем галера. Палубная надстройка была низковатой, крытой пальмовыми листьями, и впереди нее торчало что-то несуразное – видимо, мачта, с подтянутым к верхнему рею парусом. Очень странная мачта, похожая на перевернутую рогатку; оба ее конца крепились не к палубе, а к бортам.

Сенмут что-то приказал воинам. Трое из них ринулись на судно и возвратились с циновками, мисками и кувшинами. Затем Семеном занялся бритоголовый жрец; знаком попросил сбросить штаны, внимательно осмотрел тело, ноги и голову, обтер ссадины и рану в бедре вином из кувшина, наложил повязку с едко пахнувшей мазью и выразительно покосился на Семеновы парусиновые брюки в свежих кровяных пятнах. Семен махнул на реку, и один из воинов, самый молодой, подцепив штаны копьем, швырнул их в темный медленный поток. Лишь тогда Семен вспомнил, что в кармане остались “Беломор”, спички и двухрублевая российская монета, все его достояние, не считая молотка. Но прыгать за штанами в воду было как-то несолидно, недостойно человека, перед которым простирались ниц.

Усевшись на циновку, Семен принял из рук Сенмута миску с мясом и разваренными зернами пшеницы и стал неторопливо насыщаться. Воин – тот, что лишил его штанов, – устроился рядом, то и дело подливая Семену в кубок слабое кисловатое вино. Это был совсем еще мальчишка, черноглазый парень лет семнадцати, и на его лице, когда он смотрел на Семена, мелькал благоговейный ужас.