Страж фараона - Михаил Ахманов Страница 3

Семен докурил, мрачно взирая на памятник с волком, потом взвесил в смуглых мускулистых руках кувалду. Тяжелый молот, килограммов на шесть, с длинной, в метр, рукоятью; вот рассадить бы им Баштару череп! Так рассадить, чтоб кости хрустнули! Чтобы мозги по стенке расплескались! Чтоб верхняя челюсть налево, а нижняя – направо!..

Он злобно скрипнул зубами. Ярость бушевала в нем, сильные мышцы напряглись, пальцы скрючились когтями, будто давил он не рукоять молотка, а тощую шею рабовладельца Баштара. Ненавистная рожа маячила перед ним, скалясь в издевательской ухмылке, и был в этот миг Баштар похож на волка, на злобного чеченского волчару, глядевшего на Семена с гранитной плиты.

Сплюнув на пол, он оскалился волку в ответ и пробормотал:

– Веселишься, сволочь? Думаешь, какие бабки тебе приволокут? И как ты их станешь считать да мусолить? А я – горбатиться в твоем подвале и камень рубить? Ну, блин, будет тебе камень! Только не в целости, а по частям!

Поднимая увесистый молот, Семен шагнул к могильной плите. Реальность на секунду будто расплылась перед ним; сквозь алую пелену он не видел ни ярко вспыхнувшей лампочки, ни засаленного матраса, ни камней и ведер у стены, не чуял зловония параши, не слышал, как во дворе, за дверью, Баштар что-то толкует одной из десятка своих невесток. Пелена сгущалась и багровела, застилая взор, туманя разум, но он знал, что не промахнется, что молот послушен и грохнет прямо в волчью пасть, рассадит плиту до основания. Он ощущал это безошибочным чутьем каменотеса.

Как делают статуи? Очень просто: берут камень и отсекают все лишнее... Этот волк был лишним, и арабская надпись, и полумесяц со звездой! И Баштар тоже был лишним, чем-то таким, что полагалось отсечь, вырубить из монолита жизни, превратить в щебенку, в пыль и прах... И Баштара, и друга Кешу, и прочую работорговую братию...

Замах был могуч, и он уже приготовился к тому, как знакомая боль плеснет в напряженные мышцы и отзовется долгим эхом в костях. Камень есть камень, он не сдается без боя...

Удар! Мгновенный проблеск света, затем полумрак, свежий теплый ветер, ночное небо и ощущение, что молот провалился в пустоту. Нет, не в пустоту, во что-то мягкое или не такое прочное, как камень... Инерция швырнула Семена вперед, он покатился, чувствуя хлесткие травяные стебли обнаженной кожей, прижался к земле, потом, не выпуская кувалды из рук, поднял голову.

Ни лампы, ни матраса, ни подвала... Где-то в стороне, смутно отражаясь в водной поверхности, плясало багровое пламя костра – не огонь ли под адскими сковородками? Темнота, запах дыма, пота и крови, запах страдания – не ароматы ли преисподней? Стук и лязг, гортанные выкрики и вой – не вопли ли демонов? И эти огромные силуэты, что скользят вокруг, жуткие смрадные тени, то ли с дубинками, то ли с вилами...

Дьяволы! Откуда они взялись?

Вопрос остался без ответа. Чья-то босая ступня ударила Семена в грудь, чья-то дубина просвистела рядом с ухом, чья-то страшная рожа, чудовищно огромная, с пучками волос, торчавших во все стороны, склонилась к нему. Он ударил рукоятью молота, расслышал сдавленный стон и вскочил на ноги. Тени тянулись к нему чем-то длинным и острым, замахивались, угрожали, пугали адскими личинами, но он уже не страшился их и не задавался вопросом, откуда взялась эта адская свора и как он очутился здесь. Вся нерастраченная ненависть, весь гнев, копившийся день за днем, месяц за месяцем, вдруг прорвались, будто река, размывшая плотину; и, словно буйный поток, Семен не думал, вернется ли в прежнее русло, проложит ли новое и доберется ли до океана вообще.

Не добраться означало умереть, но смерть была лучше судьбы раба. Смерть не пугала его; он лишь хотел отомстить кому-то за годы неволи и унижений. Почему бы не этим, с дьявольскими харями? Почему бы не здесь, на скользкой от крови траве? И почему не сейчас? Момент казался Семену вполне подходящим.

– Не возьмете, гады! – взревел он, с размаху опуская молот.

Что-то треснуло, то ли дерево, то ли кость, одна из теней исчезла, будто ее снесло ветром, но тут же явились три других – подпрыгивали, кривлялись, тыкали длинными палками, пока Семен не успокоил их кувалдой. Затем все смешалось в хаосе дикой свалки; хруст, стоны и вопли, ощущение разгоряченных тел, боль от ударов, брызги крови, своей и чужой, страшные, похожие на звериные морды, лица, темные фигуры – они накатывали волной, ревели, рычали и падали под молотом, свистевшим в воздухе. Семен бил и бил, то вращая его над головой, то перебрасывая из руки в руку или отпуская на всю рукоять, будто сокрушительное стальное ядро; ему, кузнецу и скульптору, молот был покорен и столь же привычен, как меч для древнего воина или коса для косаря. Случалось, в прежние годы он плющил с одного замаха железный двухдюймовый – прут... У демонов, сражавшихся с ним, головы были помягче железа.

Теперь, когда Семен поднялся, оказалось, что эти существа, люди или дьяволы, не могут сравниться с ним ростом, силой и подвижностью. Они доставали ему до плеча, хоть их чудовищные лики были втрое и вчетверо больше, чем у нормальных людей; лики трещали и распадались под ударами, и скоро Семен догадался, что это не лица вовсе, а маски. Лиц он не видел – ночь была темной, безлунной, а отблески от костра слишком слабыми.

Что-то тонко пропело в темноте, едва различимый прутик воткнулся в грудь одного из нападавших, и тот упал. Стрела? Откуда здесь стрелы и лучники? Эта мысль скользнула по краю сознания, не задержавшись там и почти не удивив. Через секунду стрелы посыпались одна за другой, и Семен, еще охваченный яростью берсерка, машинально отметил, что кто-то, видать, ему помогает. Вряд ли ангелы Господни или десантники федералов – у тех и других было оружие помощнее стрел. Впрочем, демоны в масках, что бились с ним, никак не походили на чеченцев.

Внезапно их поредевшая толпа рассеялась, и, замахнувшись, Семен обнаружил, что бить вроде бы некого. Черные тени таяли в сумраке, исчезали, растворялись где-то в просторе ночной равнины, будто кошмарный сон. Тело Семена начало гореть; он ощутил, что по вискам и щекам стекают струйки пота, что кожа зудит от царапин, что над коленом сильно жжет и левая штанина набухает кровью.

Бешенство схватки медленно, неохотно покидало его. Он выпрямился с хриплым вздохом и, осматриваясь, поворочал головой. Сон вроде бы кончился, но все вокруг по-прежнему оставалось как в смутном сновидении: перемазанные кровью ладони на рукояти молота, холмики тел, валявшихся в траве, мерцающий шагах в сорока костер и фигуры рядом с ним – они возбужденно размахивали руками, наклонялись, совали в огонь длинные палки. Странный пейзаж после подвала с могильной плитой и парашей! Но он мог иметь какие-то объяснения, ибо живые и мертвые люди, костер и молот и даже кровь не выходили за рамки реальности. Необъяснимым было другое: плеск волн в той стороне, где горел огонь, и ощущение беспредельной и ровной степи, тянувшейся от речных берегов куда-то в бесконечность. Почему-то Семену казалось, что там, за костром, не озеро и не море, а река, могучая и широкая, достойная этой огромной, тонувшей во тьме равнины.

Река и степь! Звездное ночное небо, видимое от горизонта до горизонта! И никаких гор! Ни скал, ни домов, ни хлевов, ни иных строений...