Топот бессмертных - Илья Те Страница 4

Шмыгнув носом, Аспирин вздохнул. Рядом с ним, разложенный на рюкзаке и полиэтиленовом пакете, ждал порезанный хлеб. Возле рюкзака прямо на земле стояла бутылка с красным вином. Не хватало лишь главного ингредиента. Аспирин вслушивался в урчание желудка и истязал силу воли, ожидая, пока прожарятся скворчащие, невыносимо ароматные куски. Аспирин не любил мясо с кровью. Но особо пережаренные тоже не любил. Нужно было поймать именно ту непередаваемо тонкую грань готовности, которой невозможно добиться по рецепту, но можно научиться чувствовать благодаря упорным тренировкам. В свое время Аспирин проходил службу на флоте, но в моря не ходил, а был зачислен в спортроту. Так что уж в чем-чем, а в тренировке и самоистязании толк знал. Так вот, касательно приготовления мяса Саня мог чувствовать вышеупомянутую грань готовности блюда с невероятной остротой. И сейчас старался довести кулинарный шедевр именно до этой необходимой черты, не перейдя даже на волосок. Что касалось воплей о несовместимости мяса и дешевого чилийского вина, Аспирин, будучи обладателем стоического желудка и плевателем на светские устои, не обращал на данную мыслеформу внимания. По его личному, не высказанному вслух мнению, любое вино было неизмеримо лучше, чем зубастое огненное пойло, которым травили себя в хотеле остальные сталкеры. Хороший стейк и сухое красное – вот в чем, по мнению Аспирина, заключалась сила. Бродяга был в этом искренне убежден.

Эксклюзивная трапеза в виде телячьей вырезки и чилийского не являлась «обычным» товаром харчевни сталкеров. По особому заказу Аспирина их присылали спецкурьером, исключительно для него, выпендрежника. Хозяин гостиницы, некий Толик-рыжий с поэтическим погонялом Рыжняк, постоянно шутил над Аспирином по этому поводу, но мясо с вином поставлял регулярно, поскольку рассчитывался Аспирин без задержек.

«Походный провиант в Зону – это одно, – вещал бухой Аспирин, оправдывая свой гурманский заскок, – но здесь, за ее пределами можно питаться по-человечески!»

Аспирин искренне не понимал, почему остальные сталкера отказывают себе в удовольствии отправлять курьера с подобными посылочками за пределы периметра. Денег с хабара валило немало. Ведь, бывало, задом жрали после удачного рейда. Может, причина заключалась в «сезонности» большинства местных бродяг? Многие рискующие жизнями охотники за хабаром проникали за периметр лишь на одну ходку. Как правило, в поисках неведомого барыша, который должен был свалиться на них с облака. Над такими обычно ржали в голос. А иногда мочили, выследив в Зоне с целью грабежа. Даже если кому из таких «одноразовых» полудурков фартило вернуться с хабаром, их все равно не брали в расчет, поскольку везение не являлось фактором, игравшим главную роль. Как максимум – над ними переставали угарать в горло, отдавая уважение госпоже удаче.

Основной контингент русских сталкеров состоял из людей, прибывавших из Владивостока на заработки второй-третий раз. Таких именовали сезонниками. Выжимая из походов все, они пытались «вкладываться» в какой-нибудь вшивый бизнес, дабы урвать как можно больший кусок и больше никогда не бывать в Зоне Три-Восемь. Деньги, естественно, валили в анус – на ханку, оружие, отдых, баб и прочее, без чего сталкеру прожить невозможно. Но как только деньги заканчивались – знакомые лица снова мелькали в баре.

Впрочем, как понимал Аспирин, дело заключалось не только в бабле. «Зов Зоны», как называли его старожилы, был явлением не надуманным – он реально существовал. Та категория людей, что могла в Зоне выжить, притягивалась обратно словно магнитом. Возможно, это было нечто вроде перманентной, неизвестной науке аномалии, засевшей в глубине сознания тех, кто побывал в удивительном месте хотя бы раз. Возможно – просто особенностью психологии той самой активной части человечества, что не может прожить без адреналина.

Наниматели, желавшие попасть в группы к «бывалым» проводникам и хоть краем глаза глянуть на мир, что представляла собой зона Разлома, делали ставку на опыт сталкера, на количество ходок, а также… на его славу.

И вот тут наступал звездец. Известных и опытных топтунов по зоне Разлома можно было пересчитать по пальцам. Поправка – живых опытных топтунов. Еще меньше было сталкеров, которые сходили под сам «грозовой колпак» Разлома и вернулись оттуда. Такие, как правило, тащили с собой что-то уж вовсе запредельное. Если их никто не мочил на обратном пути, вырученного с хабара обычно хватало на то, чтобы оставить распроклятую маму-зону навсегда. Но даже самым умелым ходокам в центр полуострова хорошо знакомые аномалии порой приносили неожиданные сюрпризы. Существовали и какие-то иные причины, от которых люди не возвращались. Потому каждый раз по истечении месяца Рыжняк-Толя писал на большой доске, прибитой к стене, исписанной, исчерченной, исцарапанной вдоль и поперек, имя очередного пропавшего. Или фамилию с инициалами, что, впрочем, случалось гораздо реже. После записи Рыжняк ставил под доской рюмочку, накрытую коркой хлеба.

Для приморских сталкеров оба предмета являлись своего рода символами, одинаково важными и священными. Доска с пометкой и рюмка. Достойный памятник человеку, всю жизнь прожившему с калашом, ежедневно подвергавшему себя риску, ежемесячно совершавшему безвестные подвиги и страшные злодеяния. Эта традиция красноречиво напоминала, насколько опасен труд «профессионального бомжа в краю аномалий».

* * *

Таких сталкеров, как Аспирин, фактически живущих за охранным периметром с момента учреждения совбезом ООН буферных зон на краю Разлома, и вовсе оставалось в хотеле трое: сам Саня-Аспирин, его давний кореш и по совместительству хозяин гостиницы Рыжняк, а также подручный последнего, он же курьер-посредник между внешним миром и предбанником Зоны – некий Кеша-Почтовый.

Слово «предбанник» было брошено кем-то вскользь, но весьма удачно. Реально предбанник представлял неполный десяток квадратных километров так называемых земель адаптации, образовавшихся после знаменитого и столь же катастрофического приземления инопланетян в зоне тридцать восьмой параллели. Предбанник считался местом, где себя еще не проявляли в полной мере аномалии, но некоторые физические законы мира-за-периметром уже не действовали. Здесь, например, не было ветра. Что ни день, стояла мрачная, склизкая погода. Впрочем, на предбаннике могла сказываться не инопланетная метафизика, а влияние отвратительного приморского климата.

Земля за границей предбанника практически сразу являла чужакам свой жутковатый нрав. Безжалостный контраст со знакомым миром ощущался во всем. Даже воздух был тут другой, непонятный, истлевший и выгоревший, поблекший, навсегда впитавший в себя серую радиоактивную пыль и прочее дерьмо, которым богата атмосфера над Разломом. В этом воздухе, словно в погасшем мареве, рассыпались яркие краски привычного людям мира, оставляя лишь вечное пепельное стекло, похожее на разбитые бельма полуразрушенных домов Пхеньяна или Сеула. Померкла, остановилась здесь жизнь, совсем по-другому, иначе потекло время. Каждый пришедший сюда человек скоро начинал понимать, что за унылой картиной растянувшегося, бесконечного умирания, за пустыми развалинами и обрывками притаилась другая, чуждая, враждебная жизнь, непонятная и яростно агрессивная. Все вокруг словно давало понять – человек чужд этому месту. Его здесь никто не ждет. Время его ушло отсюда безвозвратно.