Плач соловья - Саймон Грин Страница 39

Мистер и миссис Кавендиш посмотрели друг на друга и лучезарно улыбнулись.

— О, мы тоже прекрасно его помним! — сказала миссис Кавендиш. — Знаете, есть одна история… Жюльен не любит ее рассказывать. Кажется, он не рассказывал ее вообще никому и никогда. Его великая любовь, которая выдала его Маскам Смерти, благодаря чему он провалился во временной сдвиг, перед вами. Это я. Как же я могу забыть, каким было его лицо в тот миг, когда я сняла свою маску? Его ужас и потрясение… Я долго смеялась. Я думала, что никогда не смогу остановиться.

— Вы знаете, он плакал, — сказал мистер Кавендиш. — Настоящими слезами. Впрочем, Жюльен всегда был сентиментален.

— На самом деле ему некого винить, кроме самого себя, — сказала миссис Кавендиш. — Судите сами. Когда мы встретились, я работала в эстрадном кордебалете: ну, знаете, когда больше танцуешь, чем поешь. Голос так себе, но ноги очень даже ничего. Я ему приглянулась. Надо сказать, в те времена джентльмены нередко обращали на меня внимание. Он показал мне роскошную жизнь, привил вкус и аппетит к дорогим вещам. Но некоторые привычки он отказался оплачивать. Думал, что этим спасет меня. Ему стоило спросить, хочется ли мне спасения. Что ж, мне пришлось искать кого-нибудь менее упрямого. И вот на одном из вечеров, которые устраивал Жюльен, я встретила наконец щедрого и великодушного джентльмена. Маску Смерти, как вы уже, наверное, догадались. Он ввел меня в мир денег и удовольствий, и скоро мне стало казаться, что я там родилась. В конце концов я и сама надела маску. Жизнь на вершине преступного мира оказалась не в пример интереснее, чем в объятиях Жюльена. Когда пришло время столкнуть его во временной сдвиг, я не испытывала никаких сожалений.

Ионе, видимо, история показалась скучной.

— Расскажите, что мы сделали с Россиньоль! — потребовал он. — Я хочу видеть его лицо! Что он скажет, когда осознает свое бессилие!

— Достигнув некоторой популярности, наша милая Россиньоль стала чересчур независимой. — Мистер Кавендиш говорил неохотно, будто лишь делал одолжение Ионе. — Она перестала советоваться с нами, завела собственные знакомства. В свое время, когда ее никто не знал, она с удовольствием подписывала составленные нами контракты, а потом начались сепаратные переговоры с руководством студий звукозаписи. Ее уверили, что старые контракты нетрудно разорвать — если Россиньоль будет слушать своих новых друзей. Тогда-то она и потребовала от нас более выгодных условий, пригрозив, что уйдет.

— Разумеется, мы не могли этого допустить, — сказала миссис Кавендиш. — Слишком много в нее вложено. Мы открыли ее, мы холили ее и лелеяли, мы сделали ее конкурентоспособным товаром — и должны потерять все, когда пришла пора получать дивиденды! Мы имеем полное право защищать свои инвестиции. Вы напрасно так уверены, будто сражаетесь за правое дело, мистер Тейлор! Эта страдалица не нуждается в спасении. Да и от чего? От славы? Или, может быть, от богатства? Мы обещали сделать ее звездой и от своих слов не отказываемся. Но она принадлежит нам, и никому другому.

— А как насчет свободы выбора? — спросил я.

— Никак, — ответил мистер Кавендиш. — Бизнес есть бизнес. Вручая нам свою судьбу, Россиньоль подписалась, что отбросит все эти глупости. Она принадлежит фонду Кавендишей.

— И поэтому ей пришлось умереть, — заключил Мертвец. — Вы ее убили, потому что она захотела взять свою жизнь в собственные руки.

Кавендишей обвинение нисколько не задело. Оно им даже польстило.

— На самом деле мы ее не убили, — сказала миссис Кавендиш.

— То есть не совсем, — сказал мистер Кавендиш.

— Она мертва, но не вполне, — сказала миссис Кавендиш. — Яд привел ее на самый порог смерти. Мы оставили ее там на некоторое время, а потом осторожно вернули обратно — благодаря Ионе. Интересно, да? Шанс застрять на грани жизни и смерти — один на миллион, но он есть и проходит по ведомству энтропии, то есть Ионы. Слыхали вы про импринтинг? Россиньоль вернулась из экскурсии в царство теней в состоянии глубокого шока: она утратила большую часть воли, а восприимчивость повысилась до такой степени, что девочка приняла нас в качестве суррогатных родителей и воплощения авторитета. Разумеется, для сохранения этой ценной эмоциональной связи нам пришлось изолировать ее от дурных влияний. Увы, губительный дух независимости не удалось вырвать с корнем. Боюсь, для коррекции сознания придется еще раз применить яд и повторить процесс.

— Вы ублюдки! — крикнула Россиньоль.

— Тише, тише, дитя мое, — сказал мистер Кавендиш. — Почему артисты никогда не понимают своей выгоды?

— Вот именно! — Иона просто сиял от счастья. — Но самое главное, что только моя воля и моя магия удерживают ее на границе между жизнью и смертью. Ее жизнь прикована к моей, и эти узы никому не разорвать! Если тебе удастся меня убить, Джон, она вернется во тьму. Навсегда.

— В целом это убедительно, если говорить о Джоне, — спокойно согласился Мертвец. — Но как насчет меня? С Россиньоль я едва знаком, ее жизнь и смерть меня не очень сильно задевают. А вот когда ты лезешь в мои дела, путаешься у меня под ногами — я этого не потерплю! Нет, малыш Билли, я тебя убью.

— Не смей меня так называть! Никакой я тебе не Билли! Я…

— Как ты был визгливым мелким засранцем, Билли, так и остался.

— Да я тебя…

— Что ты меня? Убьешь? Напугал. Всей твоей силы не хватит, чтобы аннулировать мой договор.

— Вполне возможно, — вдруг жизнерадостно улыбнулся Иона.

Я поежился. Мне эта улыбка совсем не понравилась. Иона шагнул вперед, глядя на Мертвеца в упор:

— Сколько липкой ленты и клея ты извел на себя за эти годы, а? Такие ужасные раны, а ты все еще как новенький. Прекрасная работа. Поздравляю. Но представь на секунду, что ничем твои раны не скреплены. То есть что все твои перевязки… распались?

Коротким движением Иона рассек рукой воздух, и Мертвец будто взорвался. Куски черной ленты взвились в воздух, как серпантин, на сцену со стуком посыпались какие-то крючки и скобки. Одежда расползлась в клочья. Никакой крови, никакой другой жидкости, хотя открылись все зияющие раны. Ноги подломились, и Мертвец тяжко рухнул на сцену; бледно-розовые внутренности вывалились на пол. Одна рука оторвалась и лежала в стороне, подергивая пальцами. Мертвец не шевелился, только медленно, как цветы, распускались его раны. Я знал, как ему доставалось, но все же не представлял истинного масштаба. Россиньоль впилась ногтями мне в руку, но я не шевельнулся и не проронил ни звука. Я просто стоял и тупо смотрел. Меня тошнило от собственного бессилия.

— Энтропия, — сказал Иона самодовольно, — означает полный распад всего. Посмотри на себя, Мертвец. Уже не так крут, не правда ли? Ты еще способен чувствовать боль? Очень надеюсь. Какой же выгодный договор надо было заключить, чтобы выдержать такое… И все без толку. Обидно, а? Мистер и миссис Кавендиш! Почему бы вам не оказать ему честь и не благословить в последний Путь? Не в моих правилах лишать других законного удовольствия.