Гиперборейская чума - Михаил Успенский Страница 38

– Если мы уцелеем, – зло сказал Марков, – потом надо будет отскочить еще на тридцать лет и разобраться с негодяями, которые погубили революцию.

– Для этого надо точно выяснить, кто они, – усмехнулся Терешков. – А для этого – переворошить три вагона книг и старых газет. Будет ли у нас время?

– Мы обязаны сделать все, чтобы оно появилось.

– Мы обязаны всего лишь вернуться и доложить…

– Ты прав. И ты не прав. И давай не будем об этом больше. Решение принято. Верное или неверное – это уже другой вопрос. Ответ даст трибунал. Продолжим наш поиск.

– Да, командир.

В первый день они сделали то, чего не успели сделать в будущем: выписали запомненные имена из рассказов Деда и Артиста. Имена тех, кто был виновен во всем.

Банкиров, губернаторов, фабрикантов, политиканов, газетчиков.

Высоких милицейских чинов, контрразведчиков и провокаторов.

Попов и генералов-предателей.

И кое-кого еще…

Потом следовало пропустить этот обширный расплывчатый список сквозь сито, чтобы ушла мелочь, ушла пена – и на решетке остались, нервно подпрыгивая, несколько крупных существ. После ликвидации которых дьявольский план осуществиться не сможет.

Сито, однако, еще предстояло сплести.

На это дело Марков положил три месяца. Узнавать, узнавать и узнавать. Все обо всем.

Стояли солнечные знойные дни. Поезда, грохоча, поднимали вонючую пыль.

– Легкие паровозы на однорельсовых эстакадах, – дразнился Терешков.

Все было не так.

Но к десятому дню вдруг оказалось, что вокруг – почти привычно. Ветер полощет белье на веревках, мальчишки гоняют мяч. Разве что на упаковках продуктов нерусские надписи.

Рана на лбу Терешкова затянулась корочкой, и корочка нестерпимо чесалась.

– Ты так усердно трешь лоб, что становишься похож на умного, – сказал Марков.

– Надо съездить в Москву, – ответил Терешков.

Марков, как будто ожидавший именно этого предложения, развернул на столе глянцевую кричаще-яркую карту.

– Мы – вот здесь, – показал он за верхний правый угол. – Приезжаем на Ярославский. Дальше? В метро?

Терешкова передернуло:

– Без оружия?..

– Без! Без, Терешков, и не возражай.

– Да я не возражаю…

– Ладно, пойдем пешком. Сначала дойдем до Мавзолея, потом посетим библиотеку, а вечером вернемся.

– Пешая разведка.

– Не унывай. Давай лучше озаботимся, как одеться.

Эта мысль сверлила Терешкова. Здешняя манера ходить без подштанников и нижних рубашек нервировала. В холодном июне две тысячи двадцать восьмого года они почти не снимали свою кожаную робу. Здесь такого не получилось бы: жара подплывала под тридцать.

В первые же дни шустрый Марков купил кое-какую одежду на маленькой толкучке на углу. Терешков влез в спортсменскую майку без рукавов и светло-серые просторные брюки, сам же Марков натянул цветастую золотисто-коричневую рубашку с мягким отложным воротничком, зеленые шелковистые штаны с лампасами и черную кепку с длинным козырьком. На плече у него болталась кожаная сумка.

Хуже обстояло с обувью. Себе Марков купил лаковые штиблеты, Терешкову же – плетенные из ремешков сандалии. Терешков пошевелил бледными кривыми пальцами с вросшими ногтями и вздохнул.

Было утро, начало десятого часа. День предстоял раскаленный.

Поезда короткого следования – без буфетов и спальных полок – назывались здесь электричками. Они ходили часто, и за проезд в них брали дешево.

Вагон был полупустой. Люди сидели скучно. Сквозь стекла окон влетали, ломались и подпрыгивали солнечные лучи.

Остановки следовали минуты через три-четыре.

– Ух!.. – прошептал Марков и кивком показал Терешкову, куда надо смотреть.

На длинном сером заборе алела надпись: «Смерть американским оккупантам!!!» И – серп с молотом.

Потом – вокзал. Жара, как в недавно затушенной топке. Нормальная привокзальная жизнь. Кипучая. Торговая.

– Нам туда.

Город, как ни странно, за пролетевшие обратно тридцать лет изменился мало. Разве что в небе не было коптеров-адвизоров, с крыш домов пропали «тарелки» для скринов да большая часть рекламы. И Кольцо еще не стало трехэтажным, остекленным и крытым, а повизгивало плотным разнопородным вонючим железным стадом.

Да, прав был Димон, когда говорил, что на мотоциклетках днем сюда не сунешься…

Марков уже нацелился было нырнуть в пешеходный туннель, как Терешков поймал его за руку.

– Гляди!

Свежая афиша с труднопонятным вензелем наверху. Текст был странен: «ПЕНА и ЛЁД: камер-шоу лилипутов и трансвеститов. КРЕЩЕНИЕ ЖАБЫ. А также НОЧЬ СТИХА И ВОЛХВОВАНИЯ – ЭШИГЕДЭЙ. Перформанс и инсталляция РОМАНА РОГАЧА»…

Марков отсвистел начальные такты…

(Три последние страницы аккуратно вырезаны ножницами.)