Кровь пьют руками - Андрей Валентинов Страница 37

— Это еще зачем?

Фол недоуменно моргает, втайне ища подвоха.

— Как — зачем? Для вас. Вы ведь в это не влезете! — Лель кивает на «Вольво».

— А мы своим ходом, — многообещающая. улыбка Папочки цветет махровой сиренью. — Если яхонтовый пожелает, еще и его подвезти сможем! Эх, дальняя дорога, король червовый!..

— А не отстанете?

— Если дорогу покажешь — гляди, чтоб самому не отстать!

Батальная картина маслом: «Фол принимает вызов».

Мечта Эрмитажа.

— Трассу на Богодухов знаете? Там у заброшенной деревни грунтовка на Малыжино — в курсе?

— Так… в общих чертах.

— Тогда гонки отменяются, — разводит руками Лель. — Еще заблудитесь… Ну что, поехали?

Салон машины внутри обит дорогой скрипящей кожей, а видно сквозь затемненные стекла прекрасно, как через обычные. Выходит, это они только снаружи — затемненные…

Мы с Ерпалычем усаживаемся на заднем сиденье, Лель устраивается впереди, рядом с водителем. Водила у них тот еще орел: плечи мощно распирают кожаную куртку, затылок в три складки, короткая стрижка (но не «братковская», а скорее боксерская, «ежиком») и совершенно пустой взгляд. Даже не просто пустой — тусклый, засасывающий, хуже омута. Будто саму твою душу на опохмел выпить норовит; причем безо всяких усилий со стороны его, взгляда, обладателя" Обладателю наплевать, обладатель вас всех в гробу видал, в белых тапках: и тебя, и душу твою… При нашем появлении он лишь коротко косится поверх мехового воротника — и далее вновь сидит не шевелясь, скифской бабой у музея краеведения. Хочется выяснить: дышит ли?

И где они такого типа откопали?

— Если хотите курить, — оборачивается к нам Лель с переднего сиденья, — то пепельница сбоку, в дверце. Сигарету?

— Спасибо, у меня есть. — Я достаю пачку «Атамана» и вопросительно гляжу на Ерпалыча.

Досадливая отмашка: курите, мол, Алик, я вам не указ, потерплю!

— Погодите-погодите… — бормочет старик, ухарским жестом сбив облезлую шапку на затылок. — Малыжино… Богодуховская трасса… Это бывшее имение Голицыных?

— Совершенно верно, Иероним Павлович.

Лель протягивает мне зажигалку.

Интересно, есть ли на свете хоть что-нибудь, чего старый Сват-Кобелище не знает? Я, например, вообще плохо помню, кто такие эти Голицыны. Вроде князья какие-то были, еще за царя Панька…

Прикуриваю. Одновременно, сытым котом на теплом подоконнике, начинает урчать двигатель. Я невольно слежу за движениями шофера — они на удивление точны и экономны. Профессионал. Сразу видно. Зря я на него бочку катил; а глаза… мало ли, у кого какие глаза!

Может, это контактные линзы отсвечивают?

Машина мягко трогается с места.

— Вот в этом самом Малыжино, куда мы с вами, Алик, сейчас благополучно едем, — птичья лапка Ерпалыча слегка треплет меня по плечу, — в девятнадцатом веке князьями Голицыными был основан дом призрения для душевнобольных и неполноценных граждан.

Дым встает мне поперек горла, и некоторое время я отчаянно кашляю.

— Дом презрения? Для психов? Собирали их туда скопом, садились вокруг в кресла средь шумного бала — и презирали?

— Это Олег Авраамович так шутит, — сообщает Ерпалыч с интересом слушающему Лелю. — Можете посмеяться, автору будет приятно. На самом деле ему прекрасно известно, что означает дом призрения. Нечто вроде частной благотворительной клиники. Позднее, уже при Советской власти, к ней пристроили интернат для умственно отсталых детей. Если не ошибаюсь, он действовал как минимум до Большой Игрушечной…

— И сейчас действует. Вкупе с клиникой, — вежливо уточняет Лель.

— А, так вы нас к юродивым решили определить?! — Ерпалыч мгновенно превращается в язву двенадцатиперстной кишки. — Правильно, нам с Аликом самое там и место!

— Ну, в интернате не только юродивые, как вы их изволили величать! Там у нас разные люди есть…

— Фимка, например, — бурчу я себе под нос, но у Леля начинается мания величия: он если не Гойя, то Бетховен.

Глухой, в смысле.

Свернув на Рымарскую, машина сперва резко тормозит, а там и вовсе останавливается. Пробка. Толпа людей — человек сорок, не меньше, все в римских тогах, лавровых венках и сандалиях на босу ногу! — запрудила улицу, мешая проезду. Машут искусственными снопами колосьев, у многих на плечах глиняные кувшины с водой; женщины поголовно — с зажженными свечами, укрывают огоньки от ветра. Скандируют хором:

«Мать Светило, зять Ярило, дочь Звездило! Не злата-сребра прошу, не денег медных-бумажных, а прошу билетов продажных! Все дороги на мои пороги, во седьмом часу всех врагов зассу, люд хороший хлопнет в ладоши!» Трое мужчин постарше прилюдно мочатся на тротуар; остальные зябко восхищаются — холодно ведь, не приведи Бог, замерзнет! Жорики стоят поодаль, ухмыляются, но разгонять не спешат. И без того ясно: театр «Березиль» премьеру на удачу заговаривает. А которые облегчаются — директор театра, главреж и зав. постановочной частью.

Без этого дела никак, будь ты хоть Станиславский, хоть Шекспир самолично.

Наша «Вольво» сдает задом, сквозным двором выезжает в Классический переулок, и машина вновь набирает скорость.

— Уж не ваш ли центр эти богоугодные заведения и содержит? — упрямо возвращается Ерпалыч к старой теме. Сейчас старик не язвит, я это чувствую.

— Наш.

Лель абсолютно спокоен.

— Позвольте в таком случае полюбопытствовать, господин Лель: зачем вашему центру сия благотворительность? Опыты на душевнобольных кроликах ставите?

— Ну зачем же так, Иероним Павлович?! — кажется, Лель обиделся или искусно притворился обиженным. — Хотя… отчасти вы правы! В числе прочих исследований мы лечим несчастных душевнобольных. Применяя новые, экспериментальные методики. И результаты, смею вас заверить, изрядные! Приедете — сможете сами убедиться.

— Непременно, непременно убедимся! — заверяет нашего гида Ерпалыч. — А скажите-ка, если сохранился интернат и даже клиника — может, там у вас и еще кое-что уцелело?

— Что именно, Иероним Павлович?

— Помнится, в свое время Голицыны заложили в имении обширнейшие винные погреба с весьма и весьма ценным содержимым. Вдруг уцелел бочонок-другой? Не все в восемнадцатом разграбили?

Ерпалыч хитро щурится, пряча ухмылку в клочковатый ворот кожуха, и на сей раз я не могу понять: шутит старик или пытается выяснить что-то свое, мне совершенно неясное?

Лель долго медлит с ответом.

— Погреба-то сохранились, Иероним Павлович, мы их как подсобные помещения используем; а вот вино — увы! Вынужден вас разочаровать. Впрочем, если у вас есть карта, на которой обозначен не известный никому тайник, — я с удовольствием составлю вам компанию в качестве еще одного кладо… вернее, виноискателя!