От сессии до сессии - Вероника Горбачева Страница 37

Несмотря на тёплый, почти жаркий день, зубы у неё выбивают дробь, а руки, стягивающие на мокрой груди прозрачный чёрный пеньюар, трясутся. С волос, слипшихся сосульками, течёт вода, шёлк, облепивший голое тело, больше холодит, нежели защищает… Неловко подогнув под себя ногу, Первая Донна, вытащенная на берег совместными усилиями, озирается, как загнанный в угол зверь.

А тут ещё, нагло квакнув, на её вторую, вытянутую ножку, вспрыгивает лягуха. И издаёт презрительное «Бре-ке-ке-кекс!», раздувая щёки.

Нет, Мири не голосит. Кажется, у неё просто не хватает сил на душераздирающий вопль. Она лишь бледнеет, как мел, и едва может прошептать: «Ах, уберите это… это…»

Небрежным махом хвоста Тимыч сносит зарвавшуюся пучеглазую прочь. Та, издав в полёте придушенный квак, шмякается в траву. И затихает.

— Ох, простите, пожалуйста… — бормочу сконфуженно. — Рикки вовсе не хотел вас уронить, он просто не рассчитал. Мы сидели на дереве, там так мало места…

— Что?

Взгляд у Мири становится расфокусирован. Вряд ли она меня понимает. Спохватившись, прищёлкиваю пальцами, сплетая лёгонькое заклятье сушки, которым сама не так давно пользовалась. Тут главное — не обжечь, одежды-то на донне пшик. То ли она ванну собиралась принять, то ли из ванны выскочила… И что мне теперь с ней делать?

Опережая мои мысли, кот выдувает в сторону Мирабель своё коронное радужное облако, куда больше предыдущих. Оно неспешно обволакивает фигуру незваной гостьи, сливается с моим плетением — выглядит интересно, словно жидкости разной плотности и цветов смешиваются в миксере… Пых! В смысле — негромкий хлопок! И получившаяся субстанция разлетается, но не клочьями тумана, а целым облачком пуха и пёрышек. А на сухой траве, на белоснежном пледе, остаётся в полнейшем ступоре прелестная брюнетка неопределённого возраста. В лёгком белом платье эпохи ретро, в перьевом боа на шее… Помните Мону-Вертинскую из «Безымянной звезды»? Вот-вот, самое оно! И даже промокшая шевелюра высушена и рассыпана мелкими кудряшками — правда, брюнетистыми, единственное выпадение из образа. Остальное на месте: и растерянный, немного косящий взгляд, и подрагивающие от детской обиды губы…

На ногах — туфельки. Надо же, Тимыч её ещё и обул! В лёгкие бальные туфли, точно вписывающиеся в концепцию, созданные для скольжения по паркетам, но отнюдь не по каким-нибудь там плебейским мостовым.

Хоть и не сразу, но, осознав случившуюся метаморфозу, Мири потихоньку приходит в себя. Ощупывает ткань, вглядывается в непривычный крой рукавов, машинально оглаживает пышные перья… И что-то вспомнив, судорожно озирается. Подбирает под себя и вторую ногу.

— А где это… ужасное животное?

— Оно более не побеспокоит ваус, пр-рекрасная донна! — галантно отвечает кот, распушившийся, сверкающий глазюками, словно драгоценными камнями. Мне даже начинают мерещиться шляпа с пером, ботфорты и шпага, усыпанная бриллиантами. При звуках его голоса прекрасная донна вздрагивает и, кажется, вновь переходит к предобморочному состоянию. Говорящий кот!.. Но трямканье печальной музычки и шевеление в траве переключают её внимание.

По тропинке от дома к озеру вышагивает самая настоящая траурная процессия. В авангарде знакомый мышиный оркестрик, он уже заворачивает в траву. Вслед за ним, держа строй, шествуют колонной в три ряда мышата в чётных бархатных пелеринках и цилиндрах, утирающие на ходу слёзы. Четверо, запряжённые цугом, везут крошечный катафалк. Замыкающие, в траурных повязках на лапках, несут на алых подушечках какие-то награды, в которых, приглядевшись, распознаю серебряного комара, червячка-переростка, репейник… и прутик?

Незабываемое зрелище.

Дойдя до чего-то, невидимого нам в траве, процессия выстраивается полукругом.

Четверо, пыхтя и отдуваясь, поднимают на плечики и несут к катафалку лягушку, безвольно уставившуюся в небо лупатыми глазами. На пути к месту упокоения «труп», похоже, приходит в себя и протестующе дрыгает лапами. Впрочем, бесполезно. Игнорируя попытки освободиться, квакшу впихивают в хрустальный гробик и накрепко припечатывают крышку.

Оркестр затягивает печальный марш. И я, несмотря на трагизм сцены, едва не лопаюсь от сдерживаемого смеха. Поскольку в аранжировке явственно узнаётся:

«По приютам я с детства скитался,

Не имея родного угла.

Ах, зачем я на свет появился?

Ах, зачем меня мать родила?»

Мышата в цилиндриках обнажают головы. Особи в траурных повязках скорбно кланяются. Медленно и печально весь этот балаган устремляется к воде, не обращая внимания на трепыхания покойницы в драгоценном гробу.

— Но… Постойте же! Погодите!

Ага, Мири очнулась!

— Что они собираются делать?

— Тор-ржественные похор-роны, — важно поясняет кот. — Жаль, конечноу, ведь эта выдающаяся особау могла бы жить да жить… Под её р-руководством были безжалостноу истреблены все кр-ровососущие насекомые в окр-руге. Выставлен заслон диким гр-рызунам путём выр-ращивания зар-рослей чер-ртополоха. Пр-риручены дикие утки. Но чего стоят все эти заслуги пер-ред тяжким пр-реступлением, совер-ршённым полупокойной? Она посмелау осквер-рнить своим хладным бр-рюхом ножку пр-рекрасной донны!

В глазах Мирабель нарастающая паника. И… жалость?

— Послушайте, уважаемый…

— Тим-Тим, к вашим услугам, донна!

— Уважаемый Тим-Тим, мудрый Тим-Тим! Вы, как я вижу, здесь главный? Нельзя ли как-то… м-м-м… помиловать это… столь достойное, оказывается, существо? Они же его утопят!

«Только не бросай меня в терновый куст, Братец Лис!» — мысленно хихикаю я. Нет, правда, наивность этой женщины и незнание жизни удивительны!

— Оно должноу быть наказано! — подвывает кот.

Мышата тем временем подвозят скорбный груз к кромке воды. Самые сильные, встав на задние лапы, снимают гробик и волокут прямо в накатывающие волны.

​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​