Робин Гуд с оптическим прицелом. Снайпер-"попаданец" - Борис Орлов Страница 36

На одном конце стрельбища стояли лучники — человек пятьдесят, хотя звания «лучник» достойны были, пожалуй, человек шесть, не более. Только у этих были хотя бы английские классические ростовые луки с соответствующими стрелами. Остальные вышли с какими-то подозрительными гнутыми деревяхами, причем столь небольшого размера, что тетиву они натягивали не к плечу, а к груди. Правда, приглядевшись, я разглядел на двух этих «деревяхах» костяные накладки, что делало их более упругими и, стало быть, довольно дальнобойными. Но все равно: общее впечатление об этом стрелковом клубе было печальным…

На другом конце поля была установлена мишень — большой щит с тремя черными кругами посередине. Прикинув дистанцию от огневого рубежа до цели, я пришел к выводу, что нам сейчас покажут упражнение примерно на семьдесят метров, а если еще учесть, что диаметр кругов — около тридцати шести сантиметров, то это — почти олимпийская программа. Интересно, а квалификация будет?..

Квалификации не было. Лучников сразу разбили на пары и начали стрельбу на выбывание. Блин! Ну как же попробовать хочется!..

Стрелки на празднике были не то чтобы косорукие или плохие. Они просто НЕ БЫЛИ стрелками. Если бы против нашей секции выпустили эту банду, то тренер Оскар Петрович точно помер бы от смеха, даже не дожив до конца состязаний…

Вот на этом самом месте мои наблюдения за соревнованиями были прерваны появлением Малыша Джонни. Он словно ледокол прорезал толпу и, раздвигая грудью зевак, подошел к нам.

— Ну?

— Отдал письмо, — Джон радостно осклабился. — В самые ейные ручки и сунул.

— Ну?!

— Прочитала.

— НУ?!!

Джон осклабился еще сильнее. На мгновение показалось, что уголки его рта сейчас сойдутся на затылке и башка распадется на две части.

— Во, — он торопливо сунул мне в руку некий предмет. — Тебе…

Я принялся разглядывать ответный дар ляти Марионы. Чего за хреновина, а? Нет бы кольцо какое переслала или брошку… Лучше всего, конечно, приглашение на свидание, но… Да что это, в самом-то деле?

Я чуть не завопил в голос, разглядывая полоску жесткой, блестящей материи с какой-то странной булавкой на конце. Погоди-ка, а это не пояс, часом? Не понял! Она что — высечь меня обещает? Блин, ну вряд ли она намекает на ожидающие нас упражнения в стиле садо-мазо! Или нет?..

— Ну, Робин, ну дает! — восхищенно прошептал над моим ухом Статли. — Это ж надо: девка сама пояс перед ним развязывает. Даже не на свидании, а так — после письма…

— Авансом, — прогудел аббат Тук. — Мол, жду — не дождусь! Слушай-ка, сын мой, а ты, случаем, не колдун?

— Ты чо, святой отец, эля перебрал?

В глазах беглого монаха прыгают озорные чертики:

— Да неужто ты, сын мой, исхитрился вызвать любовь столь прекрасной и столь благородной девы без помощи лукавого соблазнителя человеков? — басит он было сурово, но не выдерживает и разражается веселым смехом: — Ну, ты, Робин — мастак по энтим делам! Надо же! Так на пергаменте расписал, что девица готова уже из платья выскочить! Пояс ему свой прислала! Ну, ты — мастак!

И при этих словах мне на спину обрушилась могучая длань нашего замполита. Ох ты! Я понимаю — это он меня от избытка чувств по спине хлопнул, но впечатление такое, словно врезали доской поперек хребта!..

— Святой папаша, осторожнее, мать твою! Убьешь ведь!

Так вот что означает пояс?! Прикольно… Такого я и сам не ожидал. Нет, конечно, я старался, и письмо мы с Энгельсом сочинили — будь-будь… Одно только: «Я вас люблю, чего же боле? Что я могу еще сказать? Теперь я знаю: в вашей воле меня презреньем наказать…» уже круто. Энгельрик млел, перекладывая Пушкина на пергамент, а уж когда я добавил из Высоцкого: «Я дышу — и, значит, я люблю! Я люблю — и, значит, я живу!» — он и вовсе прослезился и заявил, что в сравнении со мной он — жалкий глимен! Но это он зря, ей-ей! Большую часть текста сочинил он, и это тоже было нечто! «О, прекрасная дева, что лучом зари осветила печальную тропу по юдоли скорбей! К твоим стопам припадаю и молю: не отвращай от меня свой небесный лик! Ибо нет для меня горшей муки и тяжелейшего испытания, чем быть в разлуке с тобой!» — и так далее, и тому подобное, и бла-бла-бла! Венчал весь этот шедевр литературного жанра чуть переделанный пассаж из старого мультика «Я ради ваших глаз готов сражаться с тысячей врагов! Без колебаний в бездну ринусь! Сгорю за вас и утоплюсь! Я вас не вижу — это минус, меня не гонят — это плюс!» В качестве печати пришлось использовать завалявшуюся в кармане пятидесятикопеечную монетку, той стороной, где герб Москвы — так тоже неплохо вышло…

Конечно, я понимаю, что в это темное Средневековье девушки мечтательны и романтичны. Но вот чтобы так сразу, прочтя письмо, соглашаться посмотреть на потолок в моей спальне?!! Офигеть!..

И тут я снова словно включился в окружающую действительность. Оказалось, что первый тур стрельбы и был, собственно, квалификацией. Мишень была основательно истыкана стрелами, но в основном были поражены второй и третий круги. В центральном торчали только четыре стрелы, одну из которых исхитрился всадить тот самый лесничий Черный Билль.

Теперь на рубеже остались только восемь лучников, выбранных по каким-то неведомым мне критериям. Они пробовали ветер, старательно плюя себе на пальцы, тщательно подбирали стрелы, ощупывая каждое перышко, и все это, естественно, чтобы не ударить в грязь лицом перед благородными господами.

Вот на рубеж вышел первый. Выстрел. Толпа зашумела, загомонила. Отовсюду слышно только одно: «Воловий глаз! Воловий глаз!» Ну, ясно. Попал молодчик в центральный круг, который здесь именуют воловьим глазом. Правда, попал ближе к краю, а не в середину, ну, да это — неважно. Главное, что попал…

На рубеж выходит второй, но тут… Рыцарь, сидевший подле шерифа, встал, скинул с плеч конскую шкуру, которую нацепил на себя вместо плаща, и заорал во всю глотку, чтобы ему дали лук, видимо желая тоже поучаствовать.

В народе зашептались: «Хэй Хайсбон, сэр Хэй Хайсбон», а совсем рядом с нами кто-то во весь голос ляпнул:

— Где это видано, чтобы стрелять по второй мишени, не стрелявши по первой? Нет такого закона!

Я не выдержал:

— А для них закон не писан! Они сами себе закон…

Услышав мои слова, толпа загудела еще сильнее, но стрелки уже расступались, чтобы дать возможность рыцарю выстрелить.

Малыш Джонни дернул меня за руку:

— Робин! Надо уходить. Тебя слышали и могут донести.

— Вон и стражники уже занервничали, — добавил Статли.

Действительно, несколько воинов как-то подозрительно вертели головами. Пожалуй, ребята правы и нужно смываться.

Но отойти мы успели всего-навсего шагов на десять, как Хэй Хайсбон бросил наземь перчатки, поднял лук, выстрелил и тут же заорал:

— Этот выстрел я посвящаю вам, несравненная лять Марион!