Умирающая Земля - Джек Вэнс Страница 35

— Я с радостью сыграю, — сказал Гайял, ругая про себя свой язык, одновременно такой проворный и такой неуклюжий. — Я сыграю с радостью. Дома, в Сферре, я считаюсь довольно искусным музыкантом.

Он покосился на Людовика и с удивлением отметил выражение безумной радости на лице старика. Просто поразительно, как сильно человек может любить музыку.

— Тогда играй! — выдохнула Амет, слегка подтолкнув его к Людовику с его флейтой.

— Быть может, — предположил Гайял, — лучше подождать, пока ваш дядюшка сделает перерыв. Я не хотел бы показаться неучтивым…

— Нет, как только ты дашь ему понять, что хочешь сыграть, он умолкнет. Просто забери у него флейту. Видишь ли, — призналась она, — он довольно туг на ухо.

— Хорошо, — согласился Гайял, — только у меня есть своя флейта. — И вытащил инструмент из-за пазухи. — Эй… что случилось?

С девушкой и стариком произошла разительная перемена. Ее глаза полыхнули странным огнем, а лихорадочная радость Людовика тоже куда-то испарилась, уступив место унылой обреченности.

Гайял медленно отступил в замешательстве.

— Вы не хотите, чтобы я играл?

Возникла заминка.

— Ну конечно, — сказала Амет, юная и прекрасная, как прежде. — Но я уверена, что дядя Людовик был бы рад, если бы ты сыграл на его флейте. Он привык к тону… другая гамма может оказаться непривычной…

Людовик кивнул, и его старые слезящиеся глаза вновь загорелись надеждой. Флейта у него и впрямь была прекрасная, роскошный инструмент из белого металла, инкрустированный драгоценными камнями, позолоченный. Людовик вцепился в него с такой силой, как будто не расстался бы с ним и за все сокровища мира.

— Возьми флейту, — настаивала Амет. — Он вовсе не будет против.

Людовик закивал в знак того, что не возражает. Но Гайял, с отвращением взглянув на длинную сальную бороду, покачал головой.

— Я могу сыграть любую гамму и извлечь любой тон из собственной флейты. Слушайте! — Он вскинул инструмент. — Это песня Каиина, и называется она «Опал, жемчужина и павлин».

Гайял поднес флейту к губам и заиграл — он и впрямь оказался искусным музыкантом, — и Людовик присоединился к нему, заполняя паузы, извлекая из своего инструмента переливчатые аккорды. Амет, позабыв о недовольстве, слушала с полузакрытыми глазами и помахивала рукой в такт.

— Тебе понравилось? — спросил Гайял, закончив.

— Очень. Может, попробуешь сыграть то же самое на флейте дяди Людовика? Это превосходный инструмент, очень нежный и отзывчивый.

— Нет, — неожиданно заупрямился Гайял. — Я умею играть только на своем инструменте.

Он снова заиграл, на сей раз праздничную, замысловатую карнавальную мелодию. Людовик с невероятным мастерством подхватил ее и принялся подыгрывать, а Амет, захваченная музыкой, пустилась в веселый пляс.

Гайял заиграл тарантеллу, зажигательный крестьянский танец, и пляска Амет стала еще более быстрой и неистовой, она взмахивала руками, кружилась, вскидывала и опускала голову в такт музыке. А флейта Людовика заливалась искрометным облигато, мелодия то взрывалась торжествующим крещендо, то звучала еле слышно, нежные аккорды, трели и переливы переплетались с мотивом, который выводил Гайял, украшая его небольшими фиоритурами.

Теперь взгляд Людовика был прикован к кружащейся в танце девушке. И вдруг он затянул свою собственную мелодию, исполненную иступленной страсти, неистовый безудержный ритм, и Гайял, захваченный властью музыки, играл, как не играл никогда прежде, изобретал трели и пассажи, повторяющиеся арпеджио, извлекал из инструмента высокие и пронзительные звуки, громкие, стремительные, чистые.

Но в сравнении с музыкой Людовика его усилия безнадежно меркли. Глаза старика были расширены, пот струями тек по морщинистому лбу, флейта полосовала воздух в трепещущие исступленные клочья.

Амет кружилась в безумной пляске, она утратила прелесть и выглядела скорее абсурдно и пугающе. Музыка превратилась в нечто такое, с чем не под силу было совладать чувствам. Глаза Гайяла застилала розово-серая пелена, он разглядел, как Амет рухнула наземь и забилась в припадке, а Людовик с горящим взором поднялся, подковылял к ее телу и затянул жуткую, берущую за душу песнь, протяжную мелодию, исполненную скорбного и пугающего смысла.

Людовик играл смерть.

Гайял из Сферры развернулся и со всех ног бросился бежать. Людовик, не замечая ничего вокруг, выводил свой кошмарный реквием, и каждая нота словно кинжалом вонзалась в содрогающиеся лопатки девушки. Гайял выскочил в ночь, и холодный воздух, точно колючая снежная крупа, хлестнул его по лицу. Ворвался в сарай, и белый конь приветствовал его негромким ржанием. Оседлать, взнуздать — и прочь, прочь во весь опор по темным улицам древнего Карчесела, мимо зияющих черных провалов окон, высекая искры из залитых звездным светом булыжников мостовой, прочь, подальше от страшной музыки смерти!

Гайял из Сферры галопом гнал коня вверх по склону, навстречу звездному свету, и остановился, чтобы оглянуться, лишь когда очутился наверху. Над каменистой долиной забрезжила робкая заря. Куда исчез Карчесел? Не было никакого города — лишь запустение развалин…

Что там? Далекий отзвук?

Нет. Все было тихо.

И все же…

Нет. Лишь рассыпавшиеся в прах камни на дне долины.

Гайял с застывшим взглядом развернулся и поехал своей дорогой по тропке, ведущей на север.

Стены теснины, через которую бежала тропка, были из неприветливого серого гранита, покрытого голубоватой плесенью, поросшего алым и черным лишайником. Конские копыта глухо цокали по камню, и звук громким эхом отдавался в ушах Гайяла, затуманивал рассудок. После бессонной ночи силы начали иссякать, глаза слипались, но тропинка вела в неизведанное, и пустота в мозгу Гайяла неумолимо гнала его вперед.

В конце концов его одолела такая сонливость, что он чуть было не вывалился из седла. Гайял встряхнулся, решил, что преодолеет еще один поворот, а потом даст себе отдых.

Нависшая скала скрыла от него небо, где солнце уже миновало зенит. Тропка завернула за скалистый уступ, и взгляду его открылся кусок неба цвета индиго. Еще один поворот, пообещал себе Гайял. Теснина расступилась, горы остались за спиной, впереди раскинулась степь. То было царство неярких цветов, размытых нежных полутонов, переходящих один в другой и сливающихся в бледную дымку на горизонте. Он увидел одинокую возвышенность, поросшую темными деревьями, озерцо, поблескивавшее у его подножия. С другой стороны белели смутно различимые развалины. Музей человечества? После минутного колебания Гайял спешился и уснул, предварительно окружив себя оболочкой растяжимого кокона.

Солнце в мрачном величии закатилось за гору, на тундру опустились сумерки. Гайял пробудился, умылся водой из ручейка неподалеку. Он задал корма коню, сам перекусил сушеными плодами и хлебом, потом вскочил в седло и поехал по дороге. Перед ним на север, насколько хватало глаз, простиралась пустынная равнина, позади чернели горы, в лицо дул холодный ветер. Тьма сгущалась, равнина исчезла из виду, точно затопленная земля. Заколебавшись в наступившей мгле, Гайял натянул поводья. Лучше продолжить путь с утра. Кто знает, с кем он может столкнуться, если в темноте собьется с дороги?