Шапка Мономаха - Алла Дымовская Страница 35

Вскоре начались ползучие неприятности. Помаленьку, полегоньку. И все они шли ровными рядами извне. И чем более укреплял он государственные стены изнутри, тем сильнее наваливались на них вороги снаружи. Будто канат перетягивали. И все под предлогами благовидными. Народ – тот, конечно, был за Ермолова. Ему, народу, то есть, русскому испокон веков чего надобно-то? От демократии подальше, к царю поближе. Только весь народ с собой в Совбез ООН не приведешь, места там не хватит. И для них, высоколобых конституционных западных засранцев, что народ, что баран – синонимы. Министр катит в присутственное место для службы государственной на велосипеде, и все рады. А то, что набрешет как худая собака с три короба, а после и даст приют черкесам-террористам, так то демократия. А в России, дескать, грязь, взятки да бесправная нищета. Но это только до той поры, как природный газ на две копейки вздорожает. Тут уж тебя и в зад поцелуют, и на брюхе проползут. Потому как одним куском из той же погрязшей в антигуманных грехах России и сыты бывают. Что же, давал он и газ, давал и нефть, и на потеху говорил красивые слова. А надо было кулаком промеж глаз, все равно добра не вышло, так теперь, перед концом света, хоть стыда бы перед людьми не оставалось.

И мучили Ермолова видения. Не часто, но приходили. И всегда об одном и том же, только в вариациях различных. Порой мерещился ему худой старик с раздвоенной седой бородой, потрясавший кулаками в воздухе, свирепый и безумный. Лицо его Ермолову было незнакомо, но проступало отчетливо. А после обычно случался все тот же ребенок, в пламени пожара страшно горевший, уже без кожи, прижимавший обугленные ручки в смертной тоске к тому черно-кровавому, что некогда было его тельцем. От этого видения Ермолова всегда бросало в дрожь. Ребенка, а Ермолов откуда-то знал наверное, что это мальчик, жаль ему было до сердечной слезы и хотелось прекратить его и свои мучения. Но мальчик приходил к нему вновь и вновь, и всегда потом Ермолов чуть ли не впадал в обморочное состояние от тошноты и гложущей тоски, и кружилась голова, словно свалился только что с дикой карусели.

Страшный змей, некогда пожравший его в воображении, навещал с тех пор Ермолова еще трижды. И всегда при особенно неприятных впечатлениях. Ермолов уверен был, что всё от нервов, но даже и с Поляковым откровенничать не хотел. Отчего-то именно эта галлюцинация казалась ему делом сугубо личным, и значит, справиться с ней Ермолов должен сам. К тому же по странному наваждению он уверял себя, что клубящееся змеевидное чудище отстанет от него само собой, когда кончатся лихие времена, а пока он, Ермолов, тоже платит цену за всеобщее счастье. И от страданий, которые причиняли ему видения змея и горящего ребенка, Ермолову становилось легче, будто мученику, который уже решился взойти на костер и надеется только, что от смерти его выйдет общая польза.

В первый раз видение змея случилось с ним как раз в ночь после гибели «Петропавловска». Опять шла носом кровь, он не мог заснуть, но не хотел и поднимать панику. Женя хлопотала над ним, а он не позволял никого позвать, уверял, что ерунда. От Лары свое нездоровье он вообще скрыл. И прежде Ермолов, желая пребывать для дочери в некотором идеале, не допускал лицезрения себя в жалком виде. Он до сих пор хорошо помнил тот безумный случай, когда еще в Варшаве ему однажды лечили коренной зуб. Ларе было тогда шесть лет, и отец пока значился для нее в сотворенных кумирах. Щеку ему раздуло, наркоз отпустил, и болело нестерпимо. Но Ермолов битых часа два гулял под домом в нерешительности по январскому забористому морозу, прикладывал к лицу снег, пока не привел себя в божеский вид. Боялся, что дочь увидит его таким и станет любить меньше. И само собой, нагулял тогда жесточайшую простуду с ураганной температурой, которую мужественно переходил на ногах. Женя честила его распоследними словами за дурь и мальчишество, но Ермолов был счастлив. Его ненужная на первый взгляд жертва ради Ларочки делала его всесильным в его отцовской любви. Если бы только и сейчас ценой самой свирепой болезни мог он вот так же избавить дочь от страданий и разрушить целые крепости непонимания, возведенные между ним и Ларочкой его же собственными руками!

А во второй раз извивающийся, хвостатый смерч явился к нему совсем уже по невероятному поводу, и произошедшее было неким знамением, Ермолов этого отрицать для себя никак не мог. Совпадения имеют место случаться, но вот необъяснимые совпадения мудрые называют несколько по-иному.