Кривая дорога - Даха Тараторина Страница 35

— Как это не помнишь? — бесстыдно завопил Радомир. — Всё ты помнишь! Дальше самое интересное было! Пошли молодые, стало быть, в опочивальню…

— Куда? — замахал руками Тонкий. — Неважно это! Какое дело? Ну пошли и пошли…

— Ну нет! Хотел поведать, как у людей быть должно, так до конца сказывай!

Тонкий с необычайной прытью подскочил на ноги и, сиганув через костёр, словно на Купалу, попытался ухватить Радомира. Тот ждать не стал, отпрыгнул мигом раньше, не забыв ущипнуть меня при этом за попу и избежав тумаков сразу с двух сторон. Тонкий схватил воздух вместо ворота смеющегося рыжего нахала, развернулся и помчался в погоню, тогда как сам бесстыдник уже вовсю скакал у костра, ловко уворачиваясь, хохоча и взахлёб досказывая:

— Как у людей! Как у людей! Мы ж следом пошли всем миром: кто в щёлку загляднуть, кто частушку вспомнить, кто прут ивовый под дверь подсунуть… А что? Мало ли? Вдруг он плётку в голенище припрятать забыл[9]?! Чем же тогда жену отхлестать?!

— Молчи, охальник!

— А что такого? Совет же дать надо! Али ты обиделся?

— Так это ты похабные песни до утра горланил под дверью?! Я думал, баба какая во хмелю!

— Куда мне?! — тоненьким бабьим голосочком оскорбился Радомир. — Я и петь-то не умею!

— Это верно! Пел ты отвратно.

— А советы? Советы как же?! — рыжий всё так же путал обиженного мужика обманными движениями, резво перебегал, отпрыгивая, как шустрый заяц. — Для вас, как-никак, старались!

Мало ли, чего вы без знающего человека натворили бы! А я ж и показать мог!

— Мы от советов ваших до самого утра хохотали, как ушибленные! Какие уж тут… нежности!

Радомир, наконец, позволил себя ухватить и, прописав ему для порядка смачную олеуху, Тонкий залился неудержным смехом, согнувшись пополам и держась за живот.

Успокоившись, мужчины вновь расселись у костра. Помолчали малость, любуясь яркими холодными осенними звёздами. В кои-то веки унёс ветер тучи из Озёрного края, а нам под открытым небом ночевать. Всё лучше, чем под дождём, но от того не менее холодно. Я загляделась на одинокие огоньки. Кажется, руку протяни — сковырнёшь один на память, а как дёрнешься, понятно: далеко они; так далеко, что не достанешь. Да и мог ли когда? Разве под силу человеку удержать в руках жестокий огонёк? Да и стоит ли, али он в оковах только погаснет, скорее отмучившись?

Когда мы уже разлеглись в возах, завернувшись в тёплые плащи так плотно, чтоб никакой сквозняк не забрался, и глаза уже совсем слипались, Радомир тихонько, чтоб никто не слышал, спросил:

— Фрося, а какая у тебя была свадьба?

— Что стоишь? Заходи.

Серый мялся у порога, не решаясь переступить. Угловатый мальчишка, подросток, на долю которого выпало столько испытаний, что с лихвой хватило бы взрослому, но сохранивший совершенно детское невинное лицо. Он смотрел на меня с недоверием: неужто вправду пошла с ним, бросив семью и родные Выселки? Неужто зову в новый дом, что сами боги ниспослали нам, не иначе как в откуп за пережитые беды?

Он попятился, замотал головой, ещё сильнее путая лохматые пряди:

— Нет…

— Серый?

— Нет, нельзя… так. Неправильно…

Утупил взгляд в землю и — ни шагу. Как вкопанный. Я подошла ближе, взглянула снизу-вверх на вытянувшегося за последние годы парня.

Испуганный.

Виноватый.

Растерянный.

— Что с тобой?

— Надо сделать, как у людей, — твёрдо решил он и взял меня за руку.

Бабушка Матрёна сказывала, что когда-то давно, когда мать-Земля и отец-Небо только породили людей, на свете было темно, холодно и пусто. И тогда явились миру Луна и Солнце. Взглянули они друг на друга, взялись за руки и поняли, что не смогут больше разлучиться. И любовь их обогрела и осветила всё живое, влила душу в каждого человека, оживила сердце всякого зверя… С радостью смотрели Земля и Небо на детей своих, улыбались, наполненные счастьем, благословили союз Луны и Солнца.

Но пришла Тьма.

Разделила своим крылом Отца и Мать, спрятала от животворящего света слабых людей. И поселила в их сердцах злобу. И ополчился сосед на соседа; и поднял руку брат на брата; и предала любимая любящего…

Сказали тогда Солнце и Луна: «Нету моченьки смотреть, как умирает любовь в людях! Сами погибнем, но огонь в человеческих сердцах сбережём!».

И набралось храбрости Солнце. И пошло против Тьмы. И прорезало страшные крылья, ранило, погнало Тьму туда, откуда нет ей выхода.

Но Тьма хитра и коварна. Она создала Ночь и спряталась под её плащом. И только Солнце и Луна скрывались в своей опочивальне в небесном чертоге, выползала из укрытия, несла горе и боль.

И тогда Луна поднесла Солнцу зелья сонного. И прошептала она, лишь уснул муж крепким сном: «Прости мне, любимый! Нет сил жить без тебя, но видеть, как гибнет созданное нашей любовью, невмоготу! Знаю, не отпустил бы меня, кабы слышал. Сам бы живот положил, а суженую от опасности уберёг. Поэтому спи, милый, спи и будь покоен».

И ушла Луна в Ночь. И осветила Землю и Небо холодным одиноким светом, серебряными слезами умыла озлобленные лица, прогнала Тьму настолько далеко, насколько достало сил. Но вернуться в небесный чертог к мужу уже не сумела. Так и осталась Луна навечно прикованным сторожем: не уйти, не покинуть пост, не встретить больше устами горячие уста.

Сколько не протягивали руки Луна и Солнце, как ни старались вновь встретиться, не могли: один стережёт землю от Тьмы днём, другая — ночью.

Сжалились над несчастными возлюбленными мать-Земля и отец-Небо, но не в их силах уничтожить Тьму, пригревшуюся в людских сердцах. И тогда повелели они, что, когда Тьма будет слабее, а люди — настолько сильны, что не дадут волю злобе, Солнце и Луна смогут появиться на небосводе в один час. И сказывают люди, что те, кто успел пообещать себя друг другу в этот час, навечно останутся вместе, а любовь их переживёт самые страшные невзгоды[10].

Бабушка Матрёна рассказывала сказки. Глупые, детские, смешные… Но я всегда ей верила.

А сегодня Луна и Солнце светили в небе одновременно…

Серый провёл меня через самый лес, по склону вниз, под густыми кронами, сплетающимися в диковинные узоры, словно в древнем тайном капище. Поляна была совсем круглая, как дно котелка, а в самой её серёдке росла раскидистая ива. Цветные ленты путались в листьях, прятались, как неловкие девки, и переплетались между собой в крепких объятиях. Дерево полоскало изящные ветви в маленьком бойком ручейке, самой широкой лентой перерезающем поляну. Совсем рядом, сложенный и готовый принять искру, стоял костёр.