Демон Декарта - Владимир Рафеенко Страница 34

Какое-то время курили молча.

«В общем, Иван Иванович, мой мастер-прокатчик, говорит: вы бы, Александр Степанович, зашли бы как-нибудь ночью на участок нагревательных колодцев. Ваш брат – мол – чем дальше, тем чаще является. И не только к колодцам, но даже на первый пролет обжимного цеха. Слесаря туда по ночам боятся ходить. Это, – говорит, – никуда не годится. Прямой ущерб производственному процессу.

Я отвечаю, мол, как так?! А он поясняет – говорит: кто мы ему такие?! С нами разговоров он не ведет. Видно, мол, с вами желает иметь беседу. Так вы уж уважьте брата, Александр Степанович! Да и не станет он больше с вашей женой баловать. Не в том состоянии теперь находится. Он более в газообразном, если можно так выразиться. Да и не тем занят. В общем, простили бы вы друг другу старые ошибки и все ж таки встретились. Извините, если сказал чего лишнего. Умоляем от имени коллектива. Пройдите и переговорите с посланцем от . Его нужда – общая наша нужда.

«Что, – спрашиваю, – имеешь в виду?!» – «Все знают, – говорит, – что завод собрались закрывать, и замешана тут метафизика. Имеется мнение, что ваш брат желает вам, как действующему руководителю предприятия, в связи с этим что-то сообщить. Думаем, касательно превентивных мер или иных мероприятий».

«Какой кошмар! – Зоя выбралась из-под одеяла, подошла к столику и налила в фужер коньяку. – Это просто ужас, Дегтярев. Тебе надо было сразу медиков вызывать. У вас там действительно выбросы какие-то вредные. Довели людей, млять! Ни хрена себе завод! Металлурги бригадами призраков видят! Какой ужас! Я знаю, что в радиусе двадцати пяти километров от завода мутанты рождаются, что науты, бывает, приходят к людям. Но с этим уже все свыклись. Но чтобы взрослые люди – и на производстве…»

«А я, например, Ивану Ивановичу всегда верил, – твердо заявил Дегтярев. – И буду верить впредь. Он завязал еще в восемьдесят восьмом, когда в соответствии с Женевскими соглашениями СССР стал выводить из Афганистана войска. Он, Зоя, с тех пор ни рюмки не выпил. А если ты не хочешь признать паранормального факта своей измены, так это глупо. Сколько лет прошло? Чего ж теперь скрывать».

«Ничего у нас с Данькой не было! – Зоя вспыхнула до корней волос, вскочила с кровати. – И вообще, сколько лет Ивану Ивановичу, семьдесят пять или больше?» – «Какая разница, – посуровел Дегтярев. – Если человек говорит правду, возраст значения не имеет».

«Да откуда, – сорвалась она на дискант, – он может знать эту самую правду?! Как ты можешь верить ему и не верить мне?! Да мы же с тобой, Александр, двадцать семь лет душа в душу! – Она заломила руки и выгнула спину. – Как ты можешь такое говорить?!»

«Прежде всего, – сказал Дегтярев, допивая коньяк, – не ему верю, но брату. А вот Даньке верить я должен, тем более что он передовик производства и никогда сроду не лгал. Да и сейчас заметной нужды в том не испытывает».

В комнате воцарилась тишина. Слышно было, как гудят вдалеке электросталеплавильные печи. Перекликаются гудками маневровые. Под самыми окнами по бульвару прозвенел трамвай. В кафе напротив какой-то веселый народ распевал песни русских революций. С крыши по карнизу мерно били капли, стекающие с жирных апрельских сосулек.

«Ты что, хочешь сказать, что ходил туда?!» – спросила Зоя шепотом, прикрыв ладонью рот. «Ну да, – кивнул Дегтярев. – А че было делать? Взял бутылку и пошел. На участке объявил профилактику. Колодцы погасили, народ отправил в отгулы. Никто даже вопроса не задал. А че задавать? Я тут бог и царь, а рабочему человеку и так все ясно. Сел на место диспетчера и сидел до полночи. Чуть не заснул. Думал насчет тебя и брата моего. А ведь, веришь, – Дегтярев покачал головой, – я тогда ничего так и не узнал! – В его глазах, не выливаясь, стояли слезы, и это показалось Зое самым ужасным. – Оказывается, все были в курсе, даже Иван Иванович, а я ни-ни. Представляешь? Это ж до какой степени, Зоя, нужно было быть идиотом? А потом пришел брат. В спецовке, руки в мазуте, улыбается. Сел вот так на стул напротив меня, и мы с ним поговорили».

«И о чем, интересно, – скривила губы Зоя, – может, он рассказал тебе, кто виноват и что теперь делать?» – «И кто виноват, и что делать, – кивнул Дегтярев, – и чем сердце успокоится».

«А поподробнее?»

«Поподробнее, говоришь? – Дегтярев некрасиво оскалился. – Кончать со всем этим будем». – «С чем кончать?» – Зоя с испугом посмотрела на Александра Степановича. «Со всем! – Он наотмашь рубанул рукой и в темноте сбил матерчатый абажур с настольной лампы. Тот упал вниз, загремел, покатился. – С заводом, с городом, с провинцией! Со всем!» – «Ты что такое говоришь? Может, спать лучше лег бы?» – «Да чего спать! Чего спать, Зоинька? – Дегтярев улыбался лихорадочно и жалко. – Я тебе, можно сказать, первой говорю все как будет, а ты – спать… Ну что, мать твою, за дура!»

«А нельзя ли пояснее, – осторожно попросила Зоя, – ты от меня хочешь уйти? Развода будешь требовать? Глупый! Сам подумай, кто еще так за тобой ходить станет?! Ну, подумай головой, Саня! – Зоя тихонько погладила его по голове. И впрямь, было у меня с Данькой кое-что по молодости, было. Только зачем ворошить прошлое? Сколько лет, считай, прошло… Ну Саня, ну правда, прости! – Она прижала его голову к своей груди и подержала так пару секунд, будто отогревая седую голову мужа. – У меня ведь только с Данькой было и никогда ни с кем чужим! Так что, считай, семье я оставалась верной. Ну, прости меня, Санечек! Прости дуру! Ведь жена твоя».

«Да ладно тебе, – поморщился Дегтярев, – ерунда, в сущности. Ну, было и было. Не плачь, Зойка, я все понимаю. Он виднее, красивее, да, кажется, и мужиком был более правильным. Вот поговорил я с ним вчера и сразу тебя понял. Данька даже сейчас вроде, понимаешь, наут, не живой, но не скрывает этого, и все ж таки сила в нем чувствуется, энергия. Убеждает, короче! Сквернословит, правда, по-прежнему. – Дегтярев хохотнул. – Говорят, горбатого могила исправит. Теперь знаю: врут люди. С чем тут был, с тем и там останешься».

«Обожди, в чем убеждает-то?» – Зоя с тревогой всматривалась в лицо мужа. «Во всем! Данька говорит, мол, всем плохо сейчас: стране, народу, каждому из вас. И все это происходит оттого, что провинция Z такая, какая есть. И происходит это оттого, что тут у нас тяжести много собралось! Вот смотри, если где-то во Львове опрокинулся на пол стакан водки – считай, она не испарилась никуда, но вся стекла сюда, к нам. Кто-то кирпич бросил через границу, в Польшу, допустим, а он как раз сюда, падла, поворачивает! Пролетает, значит, над всей правобережной Украиной, минует, кстати, левобережную аккуратно по Днепру и снова-таки известно куда падает. Плюнь на западе – попадешь сюда.

Но водка, допустим, это – ерунда. Это я, положим, к примеру. Если бы она сюда стекала со всей самостийной, мы бы захлебнулись к ядрене фене. А вот мысли тяжелые, ненависть, гнев, страх, злоба, понимаешь, – это все тут, все у нас! Безнадега? Пожалуйста! Суицид? Сколько хочешь! Алкоголизм? Наркомания? Хоть ложкой ешь. Разврат, ложь, цинизм, презрение ко всему – что, не мы? Милости просим! Требуется фальшь, страх жизни, инфантилизм, зависть, безудержное стремление к наживе, всякая нечистота духовная, тоска, печаль, отчаяние? Поселяйтесь в Z! Это мир вашей мечты! И над городом всадники молибденовые! И ветра менделеевские, в которых бездна никем не открытых частиц. Мутанты рождаются и выходят на оперативный простор. Что характерно, история эта тянется так долго, что разобраться, отчего это так, а не иначе, уже почти невозможно.