Демон Декарта - Владимир Рафеенко Страница 33

Виктор сидит, всматриваясь далеко внутрь себя, и в уголках его глаз медленно вскипают мелкие прозрачные слезки. Носик маленький, глазки синие тоже маленькие, как у какого-нибудь парус-майора. Вокруг глаз мелкой сеткой морщинки. Лицо не просто бледное – пергаментное. «Ему покойников без грима играть можно, – невольно думает Труханова. – Вечный Пьеро. Сигаретку держит в пальцах неловко. Да и как иначе, если курит всего полгода? Поздновато пришел к пороку Сазонов». И этот факт тоже вызывает у Ирины щемящее чувство вины, обливает ее всю от затылка к животу волнами жалости и нежности.

Она смотрит на него, а ее плотяное сердце ноет и плачет. И рвется на хрен!

«Витя, ну чего ты», – говорит она наконец. Бросает в сердцах на стол вату. Ставит со стуком на стол жидкость для снятия лака, отшвыривает в сторону полотенце. Подходит к Сазонову и прижимает его голову к своему животу. Тот утыкается в нее носом, обнимает руками бедра и дрожит мелкими прерывистыми рыданиями. «Я люблю тебя», – говорит он в ее живот, и все ее внутренности зачем-то отзываются на эти слова.

И что с этим поделать, никому не известно.

«Господи, как я тебя люблю», – говорит она, тяжело вздыхает, садится рядом. Поджав под себя ноги, снимает серьги и кладет на столик рядом. Приготавливает платок, смотрит на часы и вдруг тоже начинает плакать навзрыд. Виктор гасит тлеющую сигарету под стершимся каблуком театральных туфель, вытирает слезы тыльной стороной ладони и принимается ее утешать.

Гладит пышные светло-желтые, будто пшеничные, волосы Офелии, шепчет какие-то слова. Желтая, тусклая лампочка в гримерке горит слабо, временами мерцает, иногда принимается петь и жужжать, будто оса, попавшая между стекол.

Виктор Евграфович гладит волосы любимой женщины, смотрит на лампу и думает о том, что в мансарде у него есть бутылка брюта, который она обожает, кусок семги и зеленые крупные оливки. Он думает, что все еще будет хорошо, а на операцию в этом году можно и не ложиться. «Возможно, у нас есть еще немного времени, – думает он, – хотя бы год или два. Господи! Хотя бы год или два».

* * *

Быть директором завода нелегко. Тем более если это, с одной стороны, градообразующее предприятие, а другой стороны – вредное для жизни и здоровья. Но в какой-то момент ты становишься одним целым с этим монстром и понимаешь, что без него тебе жизни нет. И когда тебе намекают, что завод закроют, что в его корпуса войдет тишина, что сквозняки и ветер будут гулять над некогда горячим городом, полным умных машин и сильных людей, ты чувствуешь себя не в своей тарелке. Ты плачешь ночами, думаешь. Сердце сжимает боль! Ты не можешь смотреть в лица мастеров и сталеваров, учетчиков и приемщиков, бухгалтеров и прокатчиков. Трудно становится вести производственные собрания. По инерции требуешь отчета, даже материшься, входишь в каждую деталь огромного производственного процесса, но чувствуешь, как изнутри тебя режет и кроит мысль: завод умирает! И если ты так же любишь его, как Дегтярев, то что-то в тебе случается. И завод сам предлагает тебе единственный выход. Если спасти его нельзя, пусть хоть погибнет не зря!

А житейски рассуждая, конечно, Дегтярев проживет и без завода. Тем более что здесь он просто менеджер. Хорошо оплачиваемый, ловкий, знающий, как делаются дела. Но все равно, как ни крути, наемный работник. Правда, на этом предприятии работал его дед, а потом отец, потом старший брат. Он погиб как раз в тот год, когда Александр стал директором. Упал в нагревательный колодец. Пока вытащили, там уже нечему было жить. Налицо обугленная органика. Колодец же закрыться успел. Ну а как иначе? Он же закрывается автоматически, а открывается на какие-то сорок секунд. И газ подается автоматически.

«В общем, что такое нагревательный колодец, чтобы все по порядку, ты слушаешь меня?» – «Да слушаю! Мало того, прекрасно знаю, что такое нагревательный колодец». – «А я все равно расскажу!» – «Ну, рассказывай, если хочешь. Только не пей больше. Тебе нельзя. У тебя желудок». – «В общем, хрень такая, прямоугольная яма. Металл в ней нагревают перед подачей в обжимной цех. Данька как следует принял в тот вечер с товарищами по смене. И уже готовился идти домой. – Дегтярев улыбнулся, покачал головой. – Данька свою меру знал! О, этого у него было не отнять. Но тут что-то случилось с крышкой третьего колодца. Диспетчера и техники в заступившей смене почти все были молодые пацаны. Испугались, забегали. Останавливать пролет нельзя. Неоправданные потери газа, времени, денег и так далее. Краны работают опять же. За этой порцией металла новый состав на воздухе дышит. А обжимной цех?! Его в принципе нельзя останавливать! Там тоже все работает, ждет, когда горячие стальные заготовки покатятся на обжим.

Короче, Данька полез туда, куда пьяным лезть не следовало. Хотел ломом расчистить паз, по которому короб ходит. Там, по ходу, дело было всего-то в куске окалины. Ну вот. Ломик толкнуло крышкой. Вместе с ним Даню подбросило вперед и вверх. Упал он лицом вниз. Что ни говори, яркая смерть. – Дегтярев еле слышно засмеялся, отчего у Зои мурашки побежали по коже. – Если разобраться, никто не виноват. Понимаешь, окалина попала в паз и заклинила движение крышки».

«Да понимаю я, понимаю, не нервничай. Ты мне сто раз уже об этом рассказывал. Ты спать думаешь?!» – «Обожди, Зоя. – Дегтярев встал с кровати, подошел к журнальному столику и налил в рюмку коньяка. Выпил. Постоял немного, через щель между двумя неплотно задернутыми шторами всматриваясь в движение звезд на ночном небосводе. Позвенел графином, наливая воду. – Хуже всего, что он так отсюда никуда и не ушел, и никто из них никуда не уходит. Правы власти, которые хотят это закрыть, но, если они это сделают, всем будет только хуже. Причем намного!»

«Кто не уходит?! Откуда? Ты это о чем?!» – Зоя перевернулась на правый бок, включила лампу над постелью. Взяла сигаретку, закурила. Дегтярев сел на кровать со стаканом воды и принялся яростно чесать затылок и грудь. «Весь последний год, – проговорил он задумчиво, – Даню видели на участке нагревательных колодцев. Не каждую ночь, но в полнолуние или когда дождь сильный накануне. Короче, если вечером гром, то ночью жди! – Александр Степанович невесело усмехнулся. – При жизни не наблюдал в нем столь дивного постоянства».

«Не понимаю, – проговорила Зоя ломким голосом и в две затяжки прикончила сигаретку, – что за чушь?!» – «Не понимаешь, конечно, не понимаешь. – Дегтярев уселся в постели поудобнее, взял в руки пепельницу с тумбочки, закурил. – Ну вот и помолчи, если не понимаешь.

И весь этот год мне никто ничего не рассказывал. Ну, это ясно. – Дегтярев вполголоса рассмеялся. – Представь, если б мне доложили, что на участке нагревательных колодцев вся ночная смена целиком видела моего покойного брата, Даниила Степановича Дегтярева?! – Александр снова тихо засмеялся. – Я их не просто бы уволил, а еще и хари бы им в кисель поразбивал! У нас, конечно, тот еще город, и нежить здесь – обычное дело, но не до такой же степени!»

«Бред какой-то, – передернула плечами Зоя, – твоих металлургов лечить давно пора. – Сигаретка стремительно тлела. Пепел грозил в любую секунду обрушиться вниз. – Увольнять и лечить! Лечить и увольнять!» – «Э, не скажи! – Дегтярев покачал головой. – Потомственные династии. Один только Петренко чего стоит!» – «А Петренко твой…» – зло проговорила Зоя…» – «А Петренко ты вообще не трогай», – предупредил Дегтярев.