По ту сторону рассвета. Книга первая. Тени сумерек - Берен Белгарион Страница 34

Горец в красно-желто-коричневом плаще, бросив на Гили сочувственный взгляд, повернулся к Эминдилу.

— Слышишь, парень, — сказал он неприязненно. — У нас тебя за такие штучки живо подвесили бы вверх ногами, но мы в Бретиле, и потому я на первый раз попрошу тебя добром: сними диргол, на который ты не имеешь права. Только один человек может ходить в этих цветах, и ты бы не напялил их, если бы знал…

— Я знаю, — Эминдил протянул вперед правую руку, сжав кулак, и Гили от неожиданности раскрыл рот: на среднем пальце у его попутчика блестел перстень невиданной красоты — две змейки сражаются за корону.

— Я ношу эти цвета, потому что имею право их носить, Фин-Рован, — сказал Эминдил. — Ты узнал диргол — узнаешь и кольцо, и меч.

Гили остолбенел: Фин-Рован, здоровенный начальник горцев, спешился и опустился перед его спутником на колено. Его примеру последовали остальные.

— Ярн… — тихо сказал бородач. — Alayo! Как же долго мы тебя ждали…

— Встань, — Эминдил хлопнул горца по плечу. — А ты, Гили, закрой рот — муха залетит. Я не хочу, чтобы ты с таким глупым лицом показался моей матери — она женщина строгих правил.

* * *

В годы мира злые языки в Дортонионе говорили, что Эмельдир опоздала родиться и вышла замуж не за того брата.

Злые языки были где-то правы: Эмельдир действительно превосходно справилась бы с ролью правительницы — в мирные годы Дортониона, родись она на десять лет раньше и выйди замуж за Бреголаса. Но так уж вышло, так уж сложилась судьба, что ей пришлось править страной в военные времена. Мужчины и воины горели заживо на заставах в Анфауглит, погибали под мечами и стрелами северян в Ущелье Сириона, отражали первый удар северной армии, а кто-то должен был оборонять страну от банд орков, покатившихся через нее после того, как из Ард-Гален их прогнал огонь. Этим «кем-то» и стала Эмельдир, а больше, по сути дела, было некому.

Настоящей правительницей страны она оставалась ровно два месяца — пока остатки войска, которое привел ее муж из Ущелья Сириона, еще можно было считать армией, пока над замком Каргонд развевалось синее знамя с сосной и вереском. Потом она стала княгиней изгнанников.

Но и в этом положении ей удавалось сохранять значение и достоинство, ибо для девяти тысяч беженцев, покинувших страну, она оставалась правительницей, а эти беженцы в Бретиле стали немалой силой, поскольку держались вместе, в отличие от халадин, каждый из которых пупом Арды почитал свой хутор. Они с большей охотой шли служить на границу, нежели батрачить, а халадины легко уступали им честь гоняться по междуречью и предгорьям за орками. У них был большой опыт обращения с оружием, они умели держать строй и биться в любом числе; халадины тоже готовы были взять меч в руки, если шла речь об их полях и домах, но вот что делать с мечом дальше — они представляли себе слабо. Поэтому дружина Халдира как-то очень быстро запестрела клетчатыми плащами — и это были люди, уже давно забывшие все прочие ремесла, кроме войны, и крепко озлобленные на Север. Их воспитанниками и оруженосцами становились подросшие в Бретиле мальчишки, а иногда — и девчонки, у которых самым ярким воспоминанием детства остались горящие крыши родных домов. Эти, выучившись владеть оружием, становились не менее опасными бойцами, в которых недостаток опыта с лихвой искупала молодая дурь и презрение к смерти.

И все они готовы были идти куда угодно и делать что угодно по слову своей леди. Если не считать нарготрондской эльфийской дружины, под началом Эмельдир находилась самая значительная военная сила от Сириона на востоке до хребта Андрам на юге и моря на западе. Поэтому Эмельдир, ее конен, командир дортонионских отрядов, одноногий Брегор Мар-Роган (8), и ее аксанир, Фритур Мар-Кейрн, говорили в совете Халдира. Все это молодой горец, Белгар, объяснял Гили вечером, за крынкой простокваши и куском хлеба. Ему было одиннадцать, когда Эмельдир уводила женщин и детей на юг, и больше всего на свете он тогда сожалел, что вынужден вместе с бабами и малышней тащиться вслед за подводами, в то время как отец и брат остались под Кэллаганом, биться в дружине Барахира. Но своего первого врага он убил гораздо быстрее, чем думал: пройдя горными тропами, на беженцев напала банда орков, сабель в двести. Тогда-то Белгар и почувствовал впервые биение чужой жизни на конце своего клинка: пока взрослые, вскочив на возы, отбивались чем могли — мечами, стрелами, копьями, косами, цепами и оглоблями, — старшие мальчишки, забившись под воз с ножами, прикрывая собой самых маленьких, дорезали упавших врагов.

Мать Белгара, тяжелая в кости крючконосая смуглянка, устроила Гили вместе со своим сыном на чердаке. Паренька до красноты смущала полная достоинства почтительность, с которой обращалась к нему эта женщина — он понимал, что сам-то ничем не заслужил: на него просто перешло частью то восторженное почитание, которое вызывал у земляков Эминдил… Тьфу ты — не Эминдил, а Берен.

Встреченный ими разъезд был послан отыскать где-то на дорогах опасного разбойника и беглого мальчишку-раба. Рандир Фин-Рован, тот самый здоровяк, что командовал конниками, очень радовался, что не сразу начал вязать подозрительную парочку и не опозорил своего князя. По кратком размышлении Берен приказал никому не говорить, что он здесь. Потому весь разъезд сейчас находился в Бар-эн-Эрнит, — Берен не стал их отпускать, сказав, что в ближайшие два дня несколько вооруженных людей ему понадобятся, а слухов о своем появлении он не хочет.

Бар-эн-Эрнит, Дом Княгини, был даже не домом, а целым горским поселением к северу от Амон Обел. Собственно Дом Княгини там, конечно, был, но кроме него было еще с полтора десятка домов. Там же у горцев был свой тинг, где они решали дела, в которых не были замешаны халадин. Гили поначалу думал, что Берен первым делом объявится на этом тинге — но нет: он скрылся в доме матери, и слугам был отдан тот же приказ, что и конникам Рована — не болтать о возвращении князя.

Гили уже понял, что для горцев не болтать — это задание непосильное. По молчаливому Эминдилу нельзя было судить о народе князя Берена. Белгар явно мучился тем, что ему запрещено рассказывать о своем князе в поселении и в Бретиле — но зато он нашел подходящего слушателя в лице Гили, совершенно невежественного по части подвигов того человека, с которым он делил дорогу.

— …Саурон открыл тогда Горлиму злосчастному, что видел он не свою жену, а призрак, который сотворил для него Тху. И приказал он казнить беднягу, а в холмы к Тарн Аэлуин послал огромный отряд. Они сражались храбро — но врагов было слишком много; так и погибли Барахир, Барагунд, Белегунд, Дайруин и Радруин, Дагнир и Рагнор, Гилдор, Уртел, Артад и Хаталдир. Уцелел только ярнил Берен, потому как его в тот час в лагере не было…

— Бел, кончай языком зубы полоскать, — прикрикнула мать. — Посмотри, ночь на дворе! Завтра, клянусь Манну и Элберет, подниму до света!

…А в высоком деревянном доме, в это же самое время другой человек рассказывал ту же самую историю, и никто не прерывал его…

— …Жили-были два дурака, их имена все здесь знают, так что не буду повторять этих имен — скажу только, что один до беспамятства любил свою жену, а второй чужую, но она к тому времени была уже мертва, и давно, так что второй дурак был согласен на любую женщину, готовую одарить его своей лаской. И когда дураков послали разведать, что поделывают отряды Саурона, а заодно — добыть чего-нибудь съестного на двенадцать глоток, первый дурак уговорил второго заночевать по пути в его родной деревне, где осталась его жена, не успевшая или не захотевшая уйти… как и многие другие…